А.Л. Бем - Человек и писатель.
К статье Гайто Газданова, О молодой
эмигрантской литературе
[prev.
in:] Меч, 3
мая 1936, No 18.
Статью
Гайто Газданова О молодой
эмигрантской литературе,
появившуюся в последней, 60-й книжке
Современных записок, я
прочел уже после того, как написал
свое последнее "письмо" о Якоре
(см. Меч от 5-го апреля). И вот,
несмотря на некоторую
скороспелость отдельных ее
положений, она показалась мне в
какой-то мере чрезвычайно
существенной как раз в вопросе о
причинах, по которым молодая
эмигрантская литература оказалась
"в тупике". Местами она прямо
подтверждает наблюдения,
сделанные и мною. Так, например, Г.
Газданов отмечает в молодой
эмигрантской литературе "почтительное
отношение ко всему тому
литературно-консервативному
наследию, которое было вывезено из
России представителями старшего
поколения и ныне благополучно
существует за границей." Другими
словами, оставаясь в области
искусства (так как я по некоторым
полунамекам склонен судить, что Г.
Газданов имеет в виду не столько
формальные особенности творчества,
сколько "социальные принципы"
старшего поколения), речь идет о
том "робко-почтительном
ученичестве", которое и я имел в
виду. Отталкиваясь от своей
почтительности, Г. Газданов в своей
статье занялся ненужным и довольно
наивным низвержением кумиров. Я
готов ему это простить хотя бы уж
потому одному, что в его статье
чувствуется напряжение и
страстность. Ни Руссо, ни Гоголь, ни
Достоевский от наскока Г.
Газданова ничего не потеряют в
своем значении, а он со временем
поймет, что подлинная культура и
"писаревщина" несовместимы.
Жаль только, что этот выпад в
сторону переоценки ценностей, со
всей статьей имеющий очень мало
общего, заслонил то существенное и
ценное, что в статье Г. Газданова
имеется.
Не принимаю
я также и основного тезиса Г.
Газданова, что молодая
эмигрантская литература не
существует, что она скорее наша
выдумка, миф, чем реальность. В
эмиграции, по его мнению, есть "молодые
писатели-труженики", но "за
шестнадцать лет пребывания за
границей не появилось ни одного
сколько-нибудь крупного молодого
писателя". Самому Газданову
приходится считаться с одним
исключением - с В. Сириным. Правда,
он его выделяет как-то очень сложно
из "эмигрантской литературы".
Но доказать, что "к молодой
эмигрантской литературе Сирин не
имеет никакого отношения", Г.
Газданову так и не удается. Неверно
также, что за шестнадцать лет
эмиграция не выделила ни одного
имени, кроме В. Сирина. Заниматься
литературными табелями о рангах не
стоит, но можно смело утверждать,
что в общем потоке русской
литературы, которая будет
неизбежно рассматриваться как
нечто целое, писатели эмиграции
займут достойное место. Г.
Газданову не нравится слово "миссия",
которая по мнению некоторых лежит
на молодой эмигрантской
литературе.
Откажемся
от этого слова, но просто отметим,
что волею судьбы - в области поэзии,
например, эмиграции пришлось
сквозь годы революции и
большевизма пронести
преемственность лирической струи
русской поэзии. Что касается прозы,
то перефразируя И. Сельвинского,
который как-то обмолвился
несколько кощунственным
афоризмом:
Революция возникла для того,
Чтобы Блок написал Двенадцать,
можно сказать:
Эмиграция оправдана тем,
Что в ней появился Сирин.
И если даже
всех остальных прозаиков
эмиграции считать только "тружениками"
(в чем нет ничего позорного и что,
вопреки мнению Г. Газданова, имеет
прямое и непосредственное
отношение к литературе), то и
одного этого для утверждения, что
эмигрантская литература далеко не
только миф и выдумка, вполне
достаточно. Но не будем так суровы
в своих оценках, как Г. Газданов. Вечер у Клэр ведь тоже одна
из книг, которая вошла в инвентарь
эмигрантской прозы. Да, наверно,
кое-что при более спокойной оценке
еще туда войдет. Всегда полезно
обратиться к сравнению того, что
есть в эмиграции, с тем, что дала за
это же время Россия. Ведь там - что
ни говори - все же основной ствол
русской литературы, там (при всей
уродливости общей политической
обстановки) и более нормальная
обстановка для развития и роста
литературы. Прежде всего, уже
потому, что писатель связан с
почвой, что его творчество находит
непосредственный отклик в
читательской среде. Ненормальные
условия, в которых живет
литература эмиграции, Г.
Газдановым учтены верно. Но он не
хочет понять, что вопреки этим
условиям, литература в эмиграции
все же существует, что она с
невероятным упорством и
жертвенностью создает
произведения, которые свободно
могут поспорить с тем, что создано
в России. Количественно, конечно,
эмиграция только осколок;
качественно, пропорционально к
тому, что она представляет, она
выделила значительно больше
литературных сил, чем Россия. И я
уверен, что получи эмигрантская
литература доступ к русскому
читателю, она сразу почувствовала
бы под собой ту почву, которой ей не
хватает, она осознала бы свою
социальную значимость, отсутствие
чего больше всего угнетает
писательскую молодежь. Творить для
воображаемого читателя ведь очень
трудно.
И все же Г.
Газданов правильно нащупал в своей
статье самое больное место молодой
эмигрантской литературы. Дело
вовсе не в писателе, а в человеке.
За каждым произведением, прежде
всего, стоит человек, и нельзя
ждать ничего значительного там,
где нет собранной личности, где нет
определенно выраженной индивидуальности.
Мы боимся сейчас некоторых слов, в
нас вызывают настороженность
слова "мировоззрение", "миросозерцание".
Но суть от того, откажемся ли мы от
этих слов или нет, не меняется.
Будем пользоваться более скромным
словарем, скажем просто, что
писатель должен иметь что сказать,
должен не только говорить о своих
настроениях и переживаниях, как бы
изощрены они не были, но и передать
свое, ему одному присущее "видение
мира". Или, как говорит Г.
Газданов: "Всякий писатель
должен, прежде всего, создать в
своем творческом воображении
целый мир, который, конечно, должен
отличаться от других - и только
потом о нем стоит, быть может,
рассказывать". Там, где за
творчеством не чувствуется эта
собранность автора в одну точку,
где вместо этого остается
расплывчатое пятно, там нет
подлинного творчества. И когда я в
прошлом письме говорил о "парижском
штампе", я отмечал только
внешнее выражение этого более
глубокого внутреннего порока -
слабо выраженную индивидуальность.
Нет, и это еще неверно
индивидуальность часто выражена
даже очень ярко, но сама-то она
ничего не стоит, вся-то она с
куриный носочек. Отсюда и тот малый
диапазон, который усиленно
культивируется эмигрантской
поэзией. В теорию возведено то, что
является необходимостью. На
большее она не способна. И что хуже
всего, это духовное убожество
возводится в особый культ, она
пытается подпереть себя
романтической теорией "избранности",
пытается создать для себя особую
"поэтическую" обстановку,
которая бы создавала суррогат
жизни. "Выдуманная жизнь"
окончательно сбивает с толку и
приводит к трагическим
последствиям, которые - при всей их
трагичности - объективно не могут
быть оправданы. Напрасно только Г.
Газданов - который тоже находится
под известным гипнозом парижской
литературной среды -приходит к
пессимистическому выводу об
обреченности всего молодого
эмигрантского литературного
поколения. "Живя в одичавшей
Европе, в отчаянных материальных
условиях, не имея возможности
участвовать в культурной жизни и
учиться, потеряв после долголетних
испытаний всякую свежесть и
непосредственность восприятия, не
будучи способно ни поверить в
какую-то новую истину, ни отрицать
со всей силой тот мир, в котором оно
существует - оно (то есть, молодое
эмигрантское литературное
поколение) было обречено". Думаю,
все это относится только к одной
части эмигрантской литературы,
которая, к сожалению, сейчас задает
тон. И вряд ли в этой части
материальная нужда и отрезанность
от культуры играет столь решающую
роль. И здесь скорее сознание
определяет бытие, чем наоборот. Кое-кто
из писателей старшего поколения
очутился в куда более сложных
материальных и духовных условиях,
чем молодое поколение, и однако,
это не помешало им именно в этих
условиях создать произведения
большой художественной ценности.
Все дело в том духовном багаже,
который есть за душой писателя,
багаже, без которого ничего
крупного создано быть не может. И
мне думается, до тех пор, пока среди
молодых писателей не утвердится
убеждение, что литература требует
всего человека, что только на
реальной, а не искусственной,
выдуманной жизни вырастает
настоящее творчество, до тех пор и
творчество будет таким же
выдуманным и ничтожным, как и сама
жизнь. В. Сирин мог стать подлинным
писателем только потому, что в нем,
как человеке, оказался большой
закал и упорство, что он не
подгонял свою жизнь под "трагическую
судьбу" писателя, а подлинную
трагику жизни претворял в
творчестве. В. Сирии такой же
эмигрант, как и остальные, и судьба
его складывалась не слаще других.
Почему же он всем своим
писательским обликом ближе к
старшему поколению, чем к молодому?
Думаю, дело в том, что в нем есть та
высокая закаленность духа, которую
так ярко выразила М. Цветаева в
своем стихотворении Отцам.
Быть, а не казаться - вот основное,
чего не хватает молодому поколению.
И там, где, казалось бы, последнее
отчаяние выливается в гладкие
поэтические строчки:
За кабацкою стойкой, последнее место,
земное,
Где мы можем еще улыбаться, любить
и мечтать.
(В. Смоленский)
- там нет
подлинной жизни, а только
выдуманная романтика отчаяния
русско-парижской богемы. На такой
почве литература не вырастает.
Прага
9-го апреля 1936 г.
cм.:
М.А.
Осоргин: О „молодых
писателях” (1936)
М.А. Алданов: О
положении эмигрантской литературы
(1936)
 |
Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив
| Балтийский Архив | К заглавной
|
