А.Л. Бем - О двух направлениях современной поэзии (Стихи в Современных записках)

[prev. in:] Меч, 13 января 1935, No 2.

Современные записки в своей последней 56-й книжке открывают отдел поэзии таким вступительным заявлением: "Весь стихотворный отдел в этом номере ... посвящен творчеству молодых поэтов, причем самый выбор печатаемых стихотворений редакцией предоставлен полностью соответствующим объединениям поэтов". Таким образом, редакция Современных записок вступила на новый путь. Она отказалась, для этого номера, по крайней мере, - от редактирования стихотворного отдела, предоставив самим литературным кружкам полный выбор, а следовательно, и возложив на них ответственность за предоставленный материал. Путь этот, однако, не так уж нов. Когда-то покойная Воля России под руководством М. Слонима в таком порядке печатала довольно часто стихи молодых поэтов. Правда, она не отказывалась от своих редакционных прав, а только помещала материал по поэтическим группировкам. Думаю, что это было и правильнее. Все же ответственность за печатаемый материал остается на редакции. Но, во всяком случае, для Современных записок это несомненно шаг неожиданный и смелый. Редакция как бы косвенно признает, что с отделом поэзии в журнале не все благополучно. Намечается сдвиг, поиски чего-то нового.

Действительно, на стихотворном отделе журнала до сих пор лежала печать какого-то однообразия, бесконечной повторяемости, почти безнадежного поэтического штампа и твердо усвоенной манеры. Это создавало впечатление однотонности, беспросветной унылости и эпигонства. Тон в этом хоре задает Георгий Иванов. Безусловно, талантливый поэт, дарование которого остро дает себя чувствовать и в его новой манере, столь ярко сказавшейся в поэтическом сборнике Розы. Но его поэзия последнее время вертится в заколдованном кругу однообразных переживаний, закрепленных повторяемостью ритмического рисунка. Мне уже приходилось писать о его "установке на простоту", ставшей своеобразным каноном для подавляющего большинства современных молодых поэтов. Эта "простота", вначале дававшая ощущение словесной скупости, за которой скрыто глубокое напряжение и душевное содержание, стала сейчас уже поэтической манерой, и у многочисленных подражателей звучит нестерпимо. Достаточно Георгию Иванову выдвинуть словесную формулу: "Все равно. Все решено", как она сейчас же отзывается расплывчатой строчкой в ином контексте у Виктора Мамченко. "Ведь там наша жизнь решена". И неуклюжесть, и неуместность этого повторения особенно ощутительна у В. Мамченко, который всем своим поэтическим существом, судя, по крайней мере, по его прежним самостоятельным стихам, совершенно чужд именно этой "ивановской" манере письма. В предшествующей 55-й книжке Современных записок отдел стихов открывается тремя стихотворениями Георгия Иванова. Они резко выделяются на фоне других, особенно первое: Был замысел странно прекрасен... Но и в них легко выделить несколько словесно-ритмических формул, которые стали в его поэзии штампами. Такие строчки, как "Все равно. Все решено...", "Все прощено. Ничего не прощается", "Все мы герои и все мы изменники" , "Вечер как вечер. Зима как зима" не воспринимаются уже как поэтическое открытие, а скорее как самопoвторение. Даже гейневско-ироническая концовка: Что ж, дорогие мои современники, Весело вам? на фоне укачивающе однообразного пессимизма не дает желанного эффекта (см. стих. Звезды синеют, деревья качаются). Но, повторяю, стихи Георгия Иванова имеют свои достоинства, которых отрицать невозможно. И вот эти словесные штампы довольно примитивного пессимизма начинают повторяться на все лады у последователей Георгия Иванова. Приведу несколько таких словесных штампов двух последних книжек Современных записок: "Гибели и смерти нет конца, Падать без конца... Быть снова нищим. Вновь идти - все это ни к чему" (Ю. Терапиано), "Жизнь - в этой жизни всегда невесело...." (А. Штейгер), "Ни зла, ни добра - ничего" (В. Злобин), "Все им ненужно, все неважно..." (Л. Кельберин). Если бы привлечь к сравнению еще и последнюю книжку Чисел, которой, к сожалению, у меня нет под рукой, то число таких словесных формул можно было бы еще значительно увеличить. В связи с этим томительно однообразным стилем поэзии, укрепившимся в наших руководящих журналах - в Числах и в Современных записках - создается безотрадное впечатление от поэзии вообще. И Современные записки совершенно верно ощутили, что так дальше продолжаться не может. Но предпринятый опыт не дал желаемого результата.

Почему? Прежде всего, на призыв Современных записок откликнулись далеко не все поэтические группировки (нет, например, совершенно Варшавы и Белграда), а главное - ряд имен, с которыми уже связаны известные представления в области поэзии, вовсе отсутствует. Из парижан не представлены А. Ладинский, Ю. Поплавский, Д. Кнут, из пражан В. Лебедев, В. Мансветов. Так что полного представления о современной молодой поэзии стихотворный отдел последней книжки Современных записок не дает. Но и при всем том одновременное появление восемнадцати поэтов на страницах Современных записок могло бы иметь известное значение, если бы опыт журнала нашел должный отклик в нашей литературной критике. К сожалению, этого не случилось. Критика предпочла и на этот раз, вместо настоящего разбора и указания на достоинства и недостатки, ограничиться несколькими ничего незначущими словами. А в сущности, даже и при ограниченном материале, напечатанные восемнадцать стихотворений дают интересный материал для сравнения и наблюдений над современной молодой поэзией. И прежде всего, о чем я хочу сегодня говорить, бросается в глаза наличие в этой поэзии и другой поэтической, если хотите, "школы", другого поэтического мировосприятия, отличного от "ивановского" направления. Это различие двух школ особенно ярко видно на сопоставлении стихов "парижских" поэтов и поэтов "пражских".

Конечно, я беру эти определения условно. Так уже первое стихотворение Леонида Ганского из парижского "Объединения" и по словесному материалу и по своей тематике стоит ближе к "пражским" стихам, чем к "парижским". Но - это все же скорее исключение среди остальных парижских стихов. Поэты "Перекрестка", пожалуй, несколько разнятся от группы "Объединения" - они шире и с большим поэтическим диапазоном, но - основной тон все же заключает в себе много общего. Берлин и Таллин тянутся за Парижем, но общего лица не имеют и судить о них под таким углом зрения трудно. Да и вообще, на материале довольно ограниченном, вряд ли можно прийти к выводам бесспорным. Их можно, скорее, только наметить.

Так, например, по разному развивают тему "одиночества" Георгий Раевский и Эмилия Чегринцева. Центральная тема у Г. Раевского никак не объектирована в художественные образы. Она всплывает на фоне ряда зрительных впечатлений природы ("задрожавший лист под легким ветром", "пустынное падение звезды", "удар волны, ее обратный плеск") и закреплена словесной формулой того же типа, как и выше мной приведенные: "и беззащитный голос человека". Вторая строфа уже перекликается в порядке личном:

И если даже ни одна душа
Тебя не слышит, - Я тебя услышал
Задолго до того, как ты сказал:
"Я одинок!"...

Нехорошо звучит здесь "ты сказал" после предшествующего "одинокий крик". Ясно чувствуешь, что "одиночество" - больше факт внутренней жизни поэта, чем поэтически оформленное переживание.

У Э. Чегринцевой в Стихах о Гулливере мы сразу переносимся в иную атмосферу. Образ Гулливера, с которым уже связан ряд чисто образно-поэтических ассоциаций, умело и тонко сплетается с мотивами субъективно-поэтическими. Тема одиночества, органически связана со всей суммой образов и убедительно вытекает из них в последних строках стихотворения:

Гонят душу твои лиллипуты,
Заклейменную словом - "один".

Алла Головина, представленная на этот раз менее для нее характерным стихотворением, все же резко выделяется особым своим поэтическим голосом. Первые же строки ритмически предопределяют весь рисунок стиха:

Разобран лесок тропинками.
По ребрышкам и бренча,
С заминками и с запинками
Подходит вода ручья...

Все стихотворение, глубоко субъективное, говорящее, конечно, о личном восприятии мира, ни словом не выдает этой связи с интимным миром поэта. Поток личного как бы течет глубже, под этим внешним узором словесного рисунка. И весь этот рисунок связан с начальным ритмом, задан и предопределен им. Соответственно выдержана и вся система образов.

Ближе всего по склонности к непосредственной передаче "интимного" стоит к "парижанам" Татьяна Ратгауз. Но и здесь, может быть, именно в силу своей связи с пражской группой, она свое дает на фоне не внутренних переживаний или поэтических обобщений, а "через мир вещей". Она не оголяет мир, не берет его в какой-то последней, почти метафизической, обобщенности, а ощущает его конкретно, во всей его сегодняшней вещной обстановке. Опять, стихотворение, напечатанное в журнале, для нее не столь типично, но все же и оно ощущается по-иному, чем стихи других авторов.

Я вовсе не говорю здесь о сравнительных достоинствах отдельных поэтов. Мне хотелось только поставить вопрос о двух наметившихся подходах к поэзии у молодых эмигрантских поэтов. Мне кажется, опыт Современных записок следовало бы расширить и дать возможность разным группировкам еще полнее и отчетливее себя выявить. Тогда только, может быть, слегка мной здесь намеченное, станет яснее и убедительнее.

Прага, 19 декабря 1934 г.

|

Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив | Балтийский Архив | К заглавной