А.Л. Бем - О
критике и критиках (Статья первая)
[prev.
in:] Руль, 29 апреля 1931, No 3168.
Ю.
И. Айхенвальду - посвящаю
Русская
зарубежная литература вступила в
необычайно для нее ответственный
период. Еще недавно можно было
горячо спорить о задачах
эмигрантской литературы, о ее
возможностях и самой
оправданности ее существования.
Сейчас многие из этих вопросов
решены самой жизнью. Никто уже не
сомневается, что за время нашего
изгнания выдвинулся ряд молодых
писателей, уже по праву занявших
свое место в литературе. Никому уже
больше не приходит в голову
отрицать и наличие подлинных
литературных дарований в России,
выдвинувшихся именно в
революционные годы. Но все же не
следует забывать, что то, что столь
бесспорным признается сейчас, еще
недавно казалось величайшей
ересью. В одном, однако, вопросе,
наступило резкое изменение. Если пpeжде
приходилось отстаивать мнение, что
самое деление русской литературы
на „советскую” и „эмигрантскую”
невeрно, что „сушествует единая
русская литература, идущая своими oсобыми
путями”, то сейчас, как это не
тяжело признать, приходится стать
на иную точку зрения. За последнее
время все резче и резче
обозначается уже подлинный разрыв
между литературой подсоветской и
литературой зарубежной. Я склонен
этот разрыв оцeнивать, как большое
несчастье, последствия которого
могут оказаться очень
болезненными для нашей культуры.
Но наличие разрыва для меня уже
сейчас почти факт бесспорный. С ним
приходится считаться и из него
надо делать неизбежные выводы.
Когда
читаешь последние книжки
советских литературных журналов,
не можешь отдeлаться от мысли, что
перед тобой не литературные cтатьи,
а форменный бред сумасшедших. Развe
не перо помешанного выводило
заключительные строки программной
статьи „Уроки »Литфронта«„,
помещенной oт имени редакции
журнала „Литература и искусство”
в последней книжке (NoNo 3-4) этого
журнала. Вот что здесь буквально
напечатано: „Борясь за гегемонию
пролетарской литературы, сроки
наступления которой уже не за
горами, вовлекая ударника -
рабочего и колхозника - в
литературу, оттачивая в
теоретических схватках метод
диалектического материализма в
литературе, мы на деле
продемонстрируем, вопреки всем
двурушникам, капитулянтам -
оппортунистам, что мы не на „одну-две
головы ниже задач, выдвигаемых
жизнью”, а наоборот, что мы, как и
раньше и как на других фронтах
нашего строительства, умеем быть в
авангарде исторических процессов.
А это - будет осуществлено лишь под
руководством большевистской
партии и ее ЦК, который объединил в
себе лучших учеников Ленина с
крепким кормчим Сталиным во главе”.
И вот, судьбы русской литературы,
жизни, в буквальном смысле этого
слова, русских писателей находятся
в руках этой новой опричнины
Сталина. И совершенно неизбежно
никого не обвиняя и никого не
укоряя, приходится признать, что
при таких условиях русская
литература в советской России
переживает период явного упадка.
За последний год почти не на чем
глазу отдохнуть. После „Зависти”
Олеши, как бы замкнувшего собою
период литературного роста, ничего
подлинно выдающегося в России не
появилось. В области поэзии дело
обстоит еще хуже. Сквозь тиски
небывалого еще в истории
культурного человечества гнета с
большим трудом пробиваются
подлинно талантливые писатели, как
Леонов (его „Соть”), например, но
ждать при таких условиях мало-мальски
нормального литературного
развития в советской России в
ближайшее время не приходится.
Вот
поэтому-то на русскую зарубежную
литературу в настоящее время
выпадает сугубо ответственная
задача. Хочет того она или не хочет,
ей приходится отвечать за всю
русскую литературу в ближайший, по
крайней мере, период времени. Эту
свою ответственность эмигрантская
литература должна отчетливо
осознать, И вот тут-то перед нами
встает серьезный вопрос. Может ли
литература это осознать и может ли
она оказаться на высоте
поставленной перед ней задачи без
надлежащей литературной критики? И
если эмигрантская литература уже
доказала свою зрелость, доказала,
что она располагает данными, чтобы
утвердить себя в литературе
русской, то доказала ли это русская
эмигрантская критика?
Вопрос
о русской критике за пределами
России, где независимой критики
сейчас совсем нет, является самым
острым и больным вопросом нашей
литературной современности. О нем
надо говорить, здесь нельзя ничего
замалчивать, тут надо высказаться
до конца. Лучше ошибиться, может
быть даже сгустить краски, чем
оставаться при той розовой водице,
которой мы пробавляемся вот уже
более десяти лет.
М.
Осоргин, которому нельзя отказать
в знании нашей литературной среды,
недавно дал жестокую
характеристику наших эмигрантских
нравов в области критики. „Какая у
нас критика!” - писал он в № 1 „Новой
газеты”. - „Разве возможна „критика”
в малой семье? Петя хвалит Сашу,
Ваня хвалит Машу, а Володя
рассердился на Жоржа и забранился.
И все понимают: значит, чего-нибудь
не поделили. О некоторых (о „стариках”)
вообще не полагается писать
неодобрительно; нельзя, например,
представить себе, чтобы в „Современных
записках” или в „Последних
новостях” неодобрительно
выразились о Бунине, и не потому,
что он вообще хороший писатель, или
что он сотрудник, а просто -
непатриотично. О Куприне можно, он
из-за этого скандалить не станет, -
но как-то нет повода. Зайцев -
слишком уж хороший человек, нельзя
его обижать. Алданов - любимец
публики и очень чувствителен; да и
попадешься с ним - документами
опровергнет. Сомневаться в них, „критиковать”
их произведения как-то неудобно; а
потому и из похвал им ничего не
получается: только сахар, и даже не
виноградный, а тростниковый, безо
всякого аромата”. И точно для
вящего доказательства этого „диагноза
во 2-ом номере той же газеты
появилась неумеренно хвалебная
статья А. Куприна о самом М.
Осоргине, в совершенно уже
домашнем облачении. Как это
редакция „Литературной газеты”
не понимает, что читателю нет
никакого дела до того, что писателя
М. Осоргина зовут „Михаил
Александрович” и что нельзя в
критические статьи переносить
панибратские отношения. Но
вернемся к статье М. Осоргина. Если
верно все, что он пишет о критике,
то нужно бы, казалось, кричать
караул. Ведь ничего более уничтожающего
о русской критике до сих пор
сказано не было. И, однако, сам М.
Осоргин пребывает в величайшем
прекраснодушии, он даже настойчиво
советует не пытаться создать в
эмиграции „настоящей критики”.
Пописывайте, советует он
благодушно, рецензийки, и будьте и
этим довольны. „Критики в нашей
среде не создашь, наше дело
семейное, живем тесно и спим
вповалку. Можно мечтать - и нужно
мечтать - только о добросовестных и
не слишком пристрастных отзывах на
новые книжки”. А как же обстоит
дело с этими отзывами сейчаc. Вот
вам компетентное разъяснение того
же М. Осоргина: „Такого отдела (отзывов)
сейчас нет ни в одном издании, -
ведь заметки случайны: либо автор
попросил, либо издатель намекнул,
либо самому пишущему почему-то
захотелось. И бессистемно, и
безответственно; не для читателей,
а больше для себя”.
Трудно
дать более жестокую оценку
эмигрантской критике, чем сделал
это в своих благополучных „Пожеланиях”
редакции „Новой газеты” М.
Осоргин.
Но
помириться с таким приговором,
значило бы поставить крест не
только над критикой, но и над
художественной литературой
эмиграции. Ибо между критикой и
литературой существует глубокая
связь. Думаю, дело обстоит здесь не
так безнадежно, как говорит М.
Осоргин, хотя во многом и многом, к
глубокому сожалению, он прав.
Критика, на наш взгляд, переживает
сейчас то же, что еще недавно
переживала и сама художественная
литература в эмиграции. Еще
недавно, казалось, она обречена
была оставаться в заколдованном
кругу старых писателей,
оформившихся еще до революции, и
дальше „молодого” Алданова ей
пути были заказаны. Но так только
казалось.
Как-то
вдруг молодая эмигрантская
литература заявила свои права.
Оказалось, что она была признана
раньше читателем, чем критикой.
Сирин уже брался „по записи” в
библиотеках, когда „Современные
записки” еще раздумывали,
совместимо ли его появление на ее
страницах с „культурной миссией”
единственного толстого журнала в
эмиграции? А сейчас М. Осоргин,
очень кисло когда-то писавший об
эмигрантской молодой поросли,
готов Сирина перевести „из ряда
начинающих в разряд завершающих”,
хотя и это звучит не без ядовитости.
Так и для эмигрантской критики
должно - и скоро придет время
потесниться, дать место молодым,
только теперь вступающим на путь
литературной критики силам. Их еще
почти не видно, они робко
скрываются под никому неведомыми
инициалами, но их легко узнать
именно по той независимости мнений
и оценок, которых так недостает
нашей присяжной критике. Для
молодых литература не „семья”, не
круг личных знакомых, а писатели и
книги, над которыми они думают,
понять которые они хотят и которые
они связывают со всем прошлым
русской литературы. И вот потому,
что я предвижу скорое появление
вслед за молодой эмигрантской
литературой и молодой
эмигрантской критики, я не смотрю
так безнадежно на ближайшее
будущее нашей критики.
Но
каково же ее настоящее, если не
впадать в благодушный тон М.
Осоргина? Об этом в следующем
письме.
Прага,
б.д.
 |
Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив
| Балтийский Архив | К заглавной
|
