Н. Цуриков: Дети эмиграции
(Обзор 2400 сочинений учащихся в русских эмигрантских школах на тему: “Мои воспоминания”).
[prev.
in:] Дети эмиграции, сборник статей
под редакцией проф. В.В.
Зеньковского, Прага 1925.
В огромном
большинстве родители детей
принадлежат к средней городской
интеллигенции. Родом почти со всей
России, они в главной массе выехали
за границу во время ряда эвакуации,
завершивших длинный путь их
скитаний: из Одессы, Новороссийска,
Крыма в 1920 году (главная масса),
Архангельска и Владивостока.
Множество детей выехало с учебными
заведениями без родителей.
Меньшинство приехало из России уже
после окончания гражданской воины,
пережив голод 1921 г.
“Там начали
есть человеческое мясо и часто
бывали случаи, что на улицах
устраивали капканы... ловили людей...
делали из них кушанья и продавали
на базарах”.
Обычно с
матерями они уезжают за границу по
вызову отцов. Это особая группа. На
их долю выпало больше испытаний,
голод наложил на них особую печать,
встреча с родителями описывается в
трогательных выражениях:
“Наконец мы
приехали в Сербию и моей радости не
было конца”.
“Мама нас
встретила и я ее сразу узнала; я
папу не видала 5 лет, а маму 3 года”.
“В Сербии папа
встретил нас у своего дома... мы все
от радости плакали”.
“Когда папа
пришел к нам, то мой младший брат
совсем не узнал его, а прогуливаясь
по фабрике, Эля заявил: “Это ваша
фабрика?”
“Папа уехал, а с
ним и мама, обещали приехать... но
Бог... иначе судил... на одной
стороне стали большевики, а на
другой белые. Мы остались... с няней...
скончалась... остались без призора...
нас поместили в коммунистический
приют... голод, холод,
беспризорность. От родителей
известий не имели, и была только
надежда на будущность... Получили
известие, что они живы. Нам
прислали денег”.
И вот два
мальчика 12 и 13 лет самостоятельно
приезжают в Белград:
“Они нас
поехали встречать в Белград и там
мы разъехались; а мы так устали, что
я заснул, но вдруг вошли папа и мама
и меня разбудили; и от такой
необычайной радости я - заплакал”.
Другая
значительная группа - это дети
казаков, главным образом донцов.
Выделение их в особую группу, как
отличную от городской
интеллигенции, помимо других
специфических, им присущих черт,
вызывается еще и тем, что это по
большей части сельские жители,
земледельцы, часто бедные, сами
работавшие с семьей на земле. Вот
одно из свидетельств:
“Родился я на
тихом Дону в очень бедной семье.
Отец простой казак, образование
получил маленькое, кончил
приходскую школу, нас было у него
шесть человек, чтобы добиться
образования я своими маленькими
ручонками подбирал скошенную рожь”.
Наконец, не
очень большая группа - дети
помещиков. Вероятно, не больше как
в 10-20 сочинениях есть указания на
прочную, постоянную и бытовую
связь родителей авторов с землей и
деревней. В большинстве сочинений
этой незначительной группы есть
лишь краткое сообщение факта.
Во всех этих
группах есть и нечто общее. Читая
детские воспоминания, можно
подумать, что из России выехали
только военные или что только они в
эмиграции отдают своих детей в
школы, так как многие сочинения
заключают в себе фразу: “Мой папа
был офицер”. Однако если вспомнить,
что описание относится к 1917 году,
когда среди интеллигенции
известного возраста не офицеров
было очень мало, то указание это
приобретает другой и особый смысл.
В некоторых сочинениях это
раскрывается и самими детьми. “А
папа мой был студентом и офицер и
капитан”, - пишет одна девочка,
сообщая о себе то, что могли бы
сказать и многие другие.
Мальчики и
девочки [1]. Если в младших классах
смешанных школ ищешь первое лицо
прошедшего времени, чтобы
определить пол автора, и иногда
безуспешно, то в старших классах, в
соответствии с общей тенденцией
положения современного ребенка-эмигранта,
и здесь находишь следы трагической
преждевременности - в возложении
судьбой на плечи детей непосильной
для них ноши. Среди мальчиков мы
находим массу преждевременных
воинов, а среди девочек, помогающих
матерям при возвращении домой, -
хозяек, заменяющих их на время
арестов, болезни и т.д., опекающих
младших братьев и сестер, радостно,
как и их братья-воины, принимающих
на себя обязанности старших, -
девочек не веселых и беззаботных, а
сосредоточенных и грустных.
“Когда я
приезжаю домой, я стираю белье, мою
пол, убираю комнату, помогаю маме в
шитье, и все это делаю с большим
удовольствием”.
“Когда я
приходила из гимназии в 4 часа, я
убирала дом, готовила обед... Мы
ужинали, я убирала со стола, мыла
посуду и садилась делать уроки...
Дома я была до возвращения (со
службы) папы и мамы полной хозяйкой”.
“Моя мать и
сестра служили у большевиков. Мне
тогда пришлось бросить гимназию,
чтобы готовить обед, убирать в доме,
стирать и смотреть за маленьким
братом. Все это тяжело было для
меня 12-тилетней девочки”.
“Бедная мама
должна была поступить на службу ...прибежишь
из гимназии, схватишь соленый
огурец без хлеба, съешь и начинаешь
дрожать на сундуке, укутавшись в
шубу. Согреешься... бежать за мамой...
такое малокровие, что она не могла
ходить...
Приходилось
ходить в лес в 14-ти верстах от
города. Слабая, изнуренная
тащишься туда, наберешь немного
дров, выйдешь из лесу, встретит
какой-нибудь комиссар и все это
отберет”.
“Мамочка не
выдержала тифа и скончалась. Папа
не мог остаться и уехал на фронт...
Старший брат лежал в госпитале... Мы
остались одни. Я была самая старшая
- мне было 8 лет и у меня на руках
была сестра 5 лет и брат 7-ми месяцев...
На Принцевых островах мой младший
брат, оставшийся после мамочки
грудным ребенком, не мог перенести
этого - он заболел и умер”.
“В дом
ворвалась... шайка “зеленых” и
убила маму и папу, это был такой
страшный удар для меня тогда, 13-тилетней
девочки, что я несколько дней
ходила как помешанная... Я осталась
одна на всем большом чуждом свете и
с маленькой пятилетней сестрой на
руках и никого, никого из близких и
родных не было у нас... После
сыпного тифа старалась найти себе
хоть какое-нибудь дело.
Приходилось слабой девочке не по
силам работать. Приходилось носить
воду, рубить дрова, готовить обед,
смотреть за двумя маленькими
детьми, но нравственно я была
удовлетворена”.
Следует еще
сказать, что мальчики и девочки
отличаются в своих сочинениях еще
в двух отношениях. Первые дают
более богатый фактический
материал, их описания точнее и ярче,
затем они гораздо больше
рассуждают, а иногда и
резонерствуют, вторые зато
эмоциональнее и потому более
раскрывают свой внутренний мир. В
их сочинениях семье и родителям
посвящено несравненно больше
места, чем у мальчиков, которые,
особенно в старших классах, иногда
совершенно о них не упоминают.
Кроме того, пробыв те годы, когда их
братья были на фронте, дома или в
учебном заведении, они грамотнее
пишут и глубже вошли в школу.
Резюмируя, можно сказать, что
нормальная обычная дифференциация
полов в период, совпадающий с
прохождением через средние классы
средней школы, благодаря указанным
выше причинам сказывается теперь
резче. Резкая разница детей
младшего и старшего возраста,
рассмотренная в отношении их пола,
особенно сказывается в отношении к
ним школы и их к ней - места, которое
школа в их жизни занимает, и ее роли
для них.
Дети,
находящиеся в современной
эмигрантской школе, в зависимости
от возраста, могут быть поделены на
две группы, которые можно
обозначить как учащихся и
доучивающихся. 10-14 летние дети,
несмотря на страшные, но для многих
уже, слава Богу, туманные,
выцветшие и потускневшие именно “воспоминания”,
- уже нормальные учащиеся. Конечно,
надо отбросить при этом то, что
нарушает их приближение к типу
нормального ребенка, а именно не
только личное прошлое, но и
теперешнее положение многих из их
родителей, о котором они пишут.
Выбитые из колеи, все еще не
устроенные, живущие без перспектив,
сегодняшним днем (день да ночь -
сутки прочь), в непривычной
обстановке, бедные, а еще более не
привыкшие к бедности, не
выработавшие по отношению к ней
иммунитета, - они заботят своих
детей, и отклики последних на это
многочисленны: “папа не устроился”,
“мама не работает” или “теперь,
слава Богу, папа зарабатывает”, “нам
было трудно” и т.д. Колебания в
одном сочинении между “нам жилось
хорошо” и “нам жилось плохо” не
редки. И все же это настоящие
учащиеся. Это заметно сказывается
на их несравнимой со старшими
классами относительной
грамотности, литературности и
психической уравновешенности.
Можно сказать, что школа ввела их в
нормальные берега [2].
В старших классах положение
совершенно иное. Ученик средней
школы, голодавший и скитавшийся по
всей России, на глазах у которого
убили его родителей, избитый и
сидевший в чрезвычайке, затаивший
горячее чувство мести, принявший
участие в гражданской войне с
целью отомстить за смерть близких,
иногда расстреливавший и почти
всегда не могущий этого забыть,
много раз раненный, побывавший в
плену у красных и бежавший от них в
армию, вернувшийся в школу в тот же
класс, в котором он был 7 лет тому
назад, израненный не только
физически, но и душевно, - не может
быть приравнен к нормальным
учащимся средней школы, как бы
страстно сам он этого и ни хотел и
как бы добросовестно он ни
занимался. И можно только
удивляться, что и с ними, по их
собственному свидетельству, школа
сделала чудеса.
[1] В дальнейшем мы все время будем
их так именовать, не прибавляя “юноши
и девушки”, и не только для
краткости, но и потому, что юноши и
девушки описывают свои
переживания за тот период, когда
они были мальчиками и девочками.
[2] Более того, они вкладываются и
вмещаются в нее всем своим
существом, особенно сироты и
одинокие. Для старших это гораздо
труднее, если и не невозможно.
Можно даже предполагать, что
окончательному отрыву младших от
тяжкого недавнего прошлого и
приобретению нормального детского
облика значительно препятствует
общение со старшими учениками,
особенно в закрытых учебных
заведениях.
top
|