А.P. Мохоля - Иван Алексеевич Бунин: пражские штрихи к портрету писателя.

Бунин - последний классик, последний могикан русской литературы. ^[1]

Иван Алексеевич Бунин принадлежал к тем русским писателям, которым суждено было сыграть роль намного ответственнее, нежели только роль мастера пера. Присуждение в 1933 г. литературной Нобелевской премии являлось по существу не только признанием мастерства писателя, но и утверждением права на существование русской зарубежной литературы как таковой. Нобелевская премия была премией русского литературного и шире – всего зарубежья.

Прага – один из виднейших центров русской послеоктябрьской эмиграции, сыграла существенную роль для развития и поддержания литературных связей между всеми центрами Российского Зарубежья.² Причина этого феномена заключалась, с одной стороны, в центральном расположении Праги на карте Европы, с другой, в мифическом по-своему характеру, хотя очень живому и, несомненно продуктивному среди эмигрантов, представлении Праги, как общеславянского центра.

Как известно, Прага была городом, в котором находились центральные бюро многих эмигрантских организаций и учреждений, действовали русские средние и высшие учебные заведения.³ Многие русские писатели и поэты младшего поколения, окончили пражские школы, университеты, институты и, несмотря на то, что – особенно в 30-е годы – навсегда покинули Чехословакию, они поддерживали тесные связи с литературной средой города на Влтаве. Прагу всегда охотнее, чем Варшаву, Белград, Ригу или Ревель, навещали русские писатели. Поводов для визита было обычно несколько. Прежде всего – авторские вечера организованные пражскими культурными обществами и литературными кружками, литературные встречи в рамках Дней русской культуры и др. Среди приезжающих в Прагу парижан нашлись Константин Бальмонт – член-корреспондент Чехословацкой Академии Наук, Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Алексей Ремизов, Иван Шмелев и Иван Бунин.

Взаимоотношение Бунина и Праги, как культурного центра русской диаспоры, –  глубоко полемично. Бунин принадлежал к тем русским писателям и критикам, о которых в Праге принято было говорить:

Есть в нашей эмиграции, несколько писателей, которых бог поразил тяжелым недугом: они твердо убеждены, что русская литература - это мы. В особо острых случаях этого заболевания каждый думает: Литература - это я! ⁴

Принято не без оснований. Дело в том, что Русский Париж, с наслаждением играющий роль культурной столицы всего Русского Зарубежья, презрительно относился к т.н. периферии, в том числе и к Русской Праге (достаточно упомянуть отношение парижской критики к творчеству Марины Цветаевой). Дмитрий Мейснер, в известной книге воспоминаний "Миражи и действительность" так описывает Бунина, посетившего Прагу с докладом на тему творчества Л.Н. Толстого:

Многие русские эмигранты слышали Бунина ..., и в Праге, которую он иногда навещал, и этот необыкновенный мастер слова всегда легко и безошибочно покорял слушателей... Достаточно было нескольких минут, чтобы в обширном зале, заполненном аудиторией во много сотен человек, забывалось окружающее и слушатель, кем бы он ни был, переносился в тот мир, о котором говорил на трибуне Бунин. Он не только говорил, он при этом удивительно тонко играл... Это было проникновенно, правдиво и глубоко... ⁵

Интересно, что после доклада, Бунин показался Мейснеру совсем другим человеком:

Передо мной был старый, сухой человек со сдержанной, как бы высокомерной улыбкой, с холодной, немного презрительной манерой, с пустой и неинтересной речью о вкусных кушаньях, о качестве различных водок, о женских прелестях.

Бунин не любил пражской культурной среды и относился к ней крайне неодобрительно. Причина такого отношения, характерна и для других великих парижан, кроме Бальмонта и Ремизова, заключалась в субъективном воспринятии провинционального, в сравнении с Парижем и Берлином, характерa чехословацкой столицы. Естественно, Прага не могла в то время вознаградить утраченную атмосферу Петербурга или размах Парижа. В свою очередь, Бунин не мог чувствовать себя хорошо в среде, в которой критика хорошо высказывалась о русской литературной молодежи, поддерживала ее, внимательно относилась к литературе подсоветской России, вела открытую полемику с литературной столицей эмиграции. Сам Бунин являлся одним из самых ярых приверженцев идеи, которая гласила, что подлинный русский дух остался лишь среди старшегo поколения писателей, отказывая тем самым младшему литературному поколению право на существование в рамках русской литературной традиции. ⁶

Для отношения Бунина к Русской Праге характерен отказ принять участие в анкете, провoдимой пражским журналом молодых – "Своими путями". В ответном письме он написал, что если журнал печатается согласно новым орфографическим правилам, он не сможет принять в нем участие.⁷ Похожим образом Бунин ответил в 1925 г. на публикацию "Волей России" статистического составления самых популярных среди читателей русских писателей, в котором Бунин занял 22-е место. ⁸ Будущий лауреат Нобелевской премии не мог забыть и резкие слова Марка Слонима, для которого Бунин-писатель оказался мертвым – мертвый, ... потому что не двигающийся, застывший и принадлежащий к завершенной главе истории русской литературы; в свою очередь Бунин-критик безнадежно глух, ослеплен политической злобой и скован сомнением и предубежденностью. ⁹

Cлова Слонима вызваны той ситуацией русской зарубежной литературной критики, которая сложилась в начале 20-х годов и просуществовала практически до конца существования русской эмиграции т.н. первой волны. Дело в том, что кроме рано скончавшегося в Берлине Айхенвальда, живущих в Праге Бема и Слонима (с 1928 в Париже), Голенищева-Кутузова в Белграде, парижан Адамовича и Ходасевича, Русское Зарубежье было лишено критиков-профессионалов. Критика перешла в руки самих литераторов; этот факт отрицательно повлиял прежде всего на ее качество. Михаил Осоргин в самом начале 30-х годов писал:

Какая у нас критика! Разве возможна критика в малой семье? Петя хвалит Сашу, Ваня хвалит Машу, а Володя рассердился на Жоржа и забранился. И все понимают: значит, чего-нибудь не поделили. О некоторых (о "стариках") вообще не полагается писать неодобительно; нельзя, например, представить себе, чтобы в "Современных записках" или в "Последних новостях" неодобрительно выразились о Бунине, и не потому, что он вообще хороший писатель, или что он сотрудник, а просто - непатриотично. О Купpине можно, он из-за этого скандалить не станет, - но как-то нет повода. Зайцев - слишком уж хороший человек, нельзя его обижать. Алданов - любимец публики и очень чувствителен; да и попадешся с ним - документами опровергнет. Сомневаться в них, критиковать их произведения как-то неудобно; а потому и из похвал им ничего не получается: только сахар, и даже не виногадный, а тростниковый, бeзо всякого аромата. ¹⁰

В мнении Осоргина важна еще одна плоскость вопроса. На литературной критике сказывались и повседневыне хлопоты эмиграции. Одним из самых ярких явлений была дружба с газетами и журналами, которые в своих подназваниях носили более иле менее четко выраженный политический характер. Важен и тот факт, что из-за экономических трудностей, эмиграция была лишена разнообразия толстых журналов; критика была вынуждена поселиться на страницах ежедневных газет. Место критических статей, заняли критические заметки и литературные обзоры, предлагающие читателю разннообразный коктейль мнений, в которых, не редко, место литературных фактов занимали факты из жизни литератора. Единственный толстый журнал эмиграции понимал свою роль в отношении к литературе Русского Зарубежья скорее в консервативном плане и, прежде всего, был трибуной Корифеев русской литературы, нежели зарубежной литературы как таковой, во всем ее разнообразии и богатстве явлений. Как было сказано, слова Осоргина – Критики в нашей среде не создашь, наше дело семейное, живем тесно и спим вповалку ¹¹ – не потеряли своей актуальности до конца 30-х, половины 40-х гг.

В этом плане, противопоставление молодой Праги старому Парижу, представителем которого являлся Бунин, находит свое обоснование. В тяжелые времена русского изгнания, Прага дала молодому поколению русских писателей то, чего не смог им дать Париж (инициативы типа "Чисел", альманахов "Якорь", "Круг", отдельных номеров "Современных записок", посвященных творчеству молодых поэтов, появившиеся в половине 30-х гг. (1934-1936) страдали известными недостатками) – понимание и сугубо критическое отношение к их художественной деятельности. В свою очередь, пражская среда открывала двери не только перед молодым поколением писателей, важнейшими литературными явлениями в советской России, но и – не будучи скованной политическими, амбициозными, тем более около-эстетическими взглядами дeжурных авторитетов в области литературы и искусства, – замечала тех авторов, произведения которых стали отрадными литературными актами; замечала роль тех писателей, которым суждено было стать лишь элементом литературного процесса; и тех, которых появление в русской литературе не было оправдано.

В 1933 году Альфред Бем напишет, что присуждение И.А. Бунину Нобелевской премии имеет символическое значение. Этим актом международного признания как бы подведена черта под целым периодом русской литературы, под ее классическим периодом. ¹² С этим мнением пражскoгo критикa тяжело не согласиться.

*  *  *

Произведения И. A. Бунинa изданныe в ЧСР (1921-1945 гг.) ¹³

На русском языке:

• Начальная любовь. Прага: Славянское издательство, 1921. – 269 с.

• Разсказы новейших русских писателей. Иван Бунин, Пантелеймон Романов. – предисловие напис. С.Б.; Ужгород: Культурно-просветительное общество им. А. Духновича 1933. – 48 с. Вышло как 87-я публикация о-ва. [Иван Бунин: 1. На край света; 2. Над городом. Пантелеймон Романов: 1. Гайка; 2. Поросенок].

На чешском языке:

• Miťova láska (Ivan Bunin).  – přel. Stanislav Minařík. – V Praze: S. Minařík 1926. – 100 s. (Minaříkova knihovna, sv. 10).

• Proces korneta Jelagina: románek (I.A. Bunin). – z ruštiny se svolením autorovým přel. F. Zpěvák. Praha: F. Zpěvák 1926. – 82 s. [непроверено de visu].

• Pán ze San Franciska a jiné povídky (Ivan Bunin). – autorisované překlady Boh. Mužíka, Heleny Růžičkové-Váňové; doslov naps. Vinc. Červinka. V Praze: J. Otto 1928. – 398 s. (Ruská knihovna; 112. Spisy Ivana Bunina; sv. 1).

• Proces korneta Jelagina: románek (I.A. Bunin). – z ruštiny se svolením autorovým přel. F. Zpěvák. Praha: F. Zpěvák 1933. – 82 s. [непроверено de visu].

• Život Arseněvův: prameny dní (Ivan Aleksějevič Bunin). – přel. Josef Pelíšek. V Praze: Jos. R. Vilímek 1935. – 214. (Vilímkova knihovna, sv. Č. 316). – Poctěno Nobelovou cenou.

• Gramatika lásky (I.A. Bunin). – přel. Václav Koenig; úvod naps. N. Melniková-Papoušková. – V Praze: Nakladatelské družstvo Máje 1940. – 156 s. (Světová knihovna; 2. řada, sv. 33. Laureáti Nobelovy ceny; 33).

На словацком языке:

• Pán zo San Francisca: výbor z prózy (I.A. Bunin). – prel. M. Gacek, R. Klačko. Turčansky Sv. Martin: [Matica slovenská] 1939. – 176 s. (Prekladová knižnica Matice slovenskej, sv. 12).

На немецком языке:

• Erste Leidenschaft: Roman (Ivan Aleksejevič Bunin). – Zürich: Sperber-Verlag 1938/M.-Ostrau: J. Kittls Nachfolger. – 187 s. [непроверено de visu].

[1] Бем, А.Л.: О советской литературе (письмо третье) // Молва, 26 ноября 1933, № 272.

[2] На тему русской послеоктябрьской эмиграции см.: Raeff, M.: Russia Abroad. A cultural history of the Russian Emigration 1919-1939. New York: Oxford University Press 1990; Putna, M.: Rusko mimo Rusko. Dějiny a kultura ruské emigrace, d. I-II, Brno: Petrov 1993; Гуль Р.: Я унес Россию. Апология эмиграции. т. 1, Россия в Германии. New York 1984, т. 2, Россия во Франции, Париж 1983; Ковалевский, П.Е.: Зарубежная Россия. История и культурно-просветительская работа русского зарубежья за полвека. 1920-1970. Париж 1971, 1973. Ковалевский, П.Е.: Зарубежные писатели о самих себе. Париж 1957. Культурное наследие российской эмиграции, ред. Е.П. Челышев, Д.М. Шаховской кн.1-2, Москва, Наследие 1994 и др.

[3] Постников, П.С. (ed.): Русские в Праге, Прага 1928; Raeff, M.: Russia Abroad. A cultural history of the Russian Emigration 1919-1939. New York: Oxford University Press 1990 и др. работы – см. выше.

[4] Слоним, М.: Литературные критики: Бунин-критик - Антон Крайний. // Воля России, № 1-2, 1926.

[5] Мейснер Д.: Миражи и действительность (Записки эмигранта). Москва, АПН 1966.

[6] Теме молодого поколения посвящена книга В.С. Варшавского "Незамеченное поколение" – Варшавский, В.С.: Незамеченное поколение. Нью Йорк/New York 1956.

[7] Бунин попросил прислать ему один или два номера журнала и добавил: Впрочем, если журнал печатается по новой орфографии, не трудитесь присылать: тогда я во всяком случае не смогу принять участия. Таким же образом ответили З. Гиппиус и Д. Мережковский. См.: Пехтерев, А., Клапка, Й. (Klapka J.): Русская литературная эмиграция в Чехословакии (1918-1938). Praha-Brno 1993.

[8] Воля России, № 9-10, 1925. Перед Буниным нашлись Л. Толстой, Ф. Достоевский, А. Толстой, А. Куприн, А. Ремизов, Д. Мережковский, М. Горький и др. См. ниже библиографический указатель произведений И.А. Бунина изданных в ЧСР в 1921-1945 гг.

[9] Слоним, М.: Литературные критики: Бунин-критик - Антон Крайний. // Воля России, № 1-2, 1926. В статье Слоним всупил в защиту Цветаевой перед атаками со стороны И. Бунина и З. Гиппиус.

[10] Осоргин, М.: Пожелания // Новая Газета, 1 марта 1930, № 1.

[11] Ibid.

[12] Бем, А.Л.: О советской литературе (письмо третье) // Молва, 26 ноября 1933, № 272.

[13] Библиография составлена по: Práce ruské, ukrajinské a bĕloruské emigrace vydané v Československu 1918-1945. Z. Rachůnková, M. Řeháková, J. Vacek [ed.]. Praha: NkČr 1996, Díl I-II, sv. 1-3.

Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив | Балтийский Архив | К заглавной