А.Л. Бем - Похищение Европы (О Конгрессе писателей в защиту культуры)

[prev. in:] Меч, 8 сентября 1935 г.

1.

Встреча советской литературы с Европой произошла на московском Съезде писателей, о котором я уже имел случай говорить в своих "Письмах". Уже на этом съезде всплыла тема "гуманизма", так плохо вяжущаяся с советской действительностью. Тогда показалось странным, почему вообще советским писателям разрешено было говорить на столь скользкую тему, почему как будто и те, кто были подлинными хозяевами съезда - не писатели, а чиновники от литературы, вроде Жданова, заигрывали с Европой. Только теперь, после недавнего парижского конгресса писателей, собранного под лозунгом "Защита культуры", становится понятным завязавшийся в Москве "роман с Европой" и его дальнейшее развитие.

Парижскому конгрессу советская печать придает очень большое значение, и, думается, она в этом совершенно права. Любопытно, что в данном случае, она значительно больше учитывает роль и значение духовного фактора, несмотря на свое материалистическое мировоззрение, чем так называемая "буржуазная" европейская печать.

Что же собственно произошло на парижском конгрессе писателей "в защиту культуры"?

Но сначала несколько слов о самом конгрессе. По инициативе нескольких писателей, главным образом французских, примыкающих к левому фронту, решено было сделать попытку объединения писателей против "фашизма" и в защиту мира. В подготовке съезда большую роль играли Андре Жид и Андре Мальро, оба в последнее время идейно подошедшие близко к коммунизму. Уже в инициативной группе советское влияние давало себя сильно знать. К этому делу был прикомандирован небезызвестный Михаил Кольцов, неожиданно очутившийся в среде как-никак крупнейших писателей современной Франции. Он сам поделился в Доме Союза писателей в Москве довольно интересными подробностями о подготовительных шагах Съезда (см. Литературная газета, No 41). Съезд состоялся 21-25 июня в Париже и привлек значительное число европейских и американских писателей (по советским отчетам было 230 представителей от 38 стран), среди которых были такие известные писатели, как Андре Жид, Анри Барбюс, Андре Мальро, Луи Арагон (Франция), Генрих Манн, Леон Фейхтвангер (Германия), Уолдо Франк (CACш), Олдос Хаксли (Англия), Карин Михаэлис (Скандинавия).

Уже эти имена заставляют ближе присмотреться к парижскому съезду, как ни неожиданно покажется их соседство с коммунизмом.

Делегация советских писателей на конгрессе была очень многочисленна. Она насчитывала двадцать человек!

Для каждого, кто знает, с каким трудом в советской России даются заграничные командировки, уже самый факт такого либерализма советской власти должен показаться подозрительным. Ведь не было дано ни одного разрешения на последние международные научные съезды византологов в Софии, славистов в Варшаве, откуда же вдруг такое благоволение к писательскому конгрессу в Париже? Очевидно, почва на нем была тщательно подготовлена, и никаких сюрпризов ждать не приходилось. Да и, кроме того, игра стоила свеч. В этой крупной игре советским писателям была отведена не очень почетная, но для власти весьма существенная роль. Что же представляла собой советская делегация? Из писателей на конгрессе были: Борис Пастернак, Исаак Бабель, Алексей Толстой, Николай Тихонов, Всеволод Иванов, Илья Эренбург, Федор Панферов, Владимир Киршон, Анна Караваева. Особенно были выделены "национальные" литературы: украинская - Павло Тычина, Иван Микитенко, Александр Корнейчук, Петро Панч, белорусская - Якуб Колас, грузинская - Галактион Табидзе, армянская - Вагран Алазан. Чиновниками, приставлеными к литературе, были Иван Луппол, Михаил Кольцов и Александр Щербаков. На них-то и лежала ответственная роль руководства всей игрой.

2.

В чем же заключается эта игра и какие цели преследовала советская власть, посылая такую многочисленную делегацию в Париж?

Европейская интеллигенция в ее радикальной части, а к ней принадлежат сейчас очень многие из виднейших писателей Европы и Америки, смертельно напугана фашизмом и призраком грядущей войны. Вера в органические силы гуманитарной культуры, на которой держалось до сих пор человечество, утрачена, потеряна уверенность и в силу того государственного строя, на котором до последнего времени покоился мир. Ко всему этому прибавляется острое чувство неустойчивости и всего современного социального строя. В таком душевном состоянии радикальная интеллигенция, напуганная фашизмом, готова броситься в объятия коммунизма.

Это настроение очень выпукло передал Томас Манн, когда заявил в ответ на приглашение принять участие в конгрессе: "Если придется выбирать между фашизмом и коммунизмом, я выбираю коммунизм". Эти слова Томаса Манна очень типичны для европейского "левого" интеллигента. Он уже сдал свои позиции. Сам он не имеет ценностей, за которые готов бороться, он в великой схватке двух сил за господство только пассивно "выбирает" одну из них. Сдал он и основную ценность для каждого, кто является носителем духовной культуры - ценность личной свободы. Выбирая между фашизмом и коммунизмом, он руководствуется не идеей свободы, а идеей блага, как она ему рисуется в его фантазии. Ведь нельзя же представить себе, чтобы Ромен Роллан, Андре Жид или Генрих Манн не знали, что литература в советской России огосударствленна и "уравнена" не в меньшей мере, чем в Германии. Но прощают они это лишение свободы во имя якобы того блага, которое преследует государство. Но ведь из этого вытекает и другой вывод - "выбирая" коммунизм, они, очевидно, убеждены, что его победа обеспечит и их свободу высказывания, но сделает невозможным высказывание тех, кому с ними сейчас не по пути. Другими словами, они уже вступили на путь, ведущий к насилию, к лишению свободы, которую они так рьяно защищают от фашизма. Сами того не понимая, они, таким образом, вырывают у себя моральное право бороться с идеологией фашизма, который воспользуется в подходящий момент их же аргументацией. Генрих Манн, например не чувствует, как двусмысленна его позиция в отношении современной Германии, когда он на конгрессе с пафосом заявляет: "Не впервые писатели подвергаются изгнанию... Однако, никогда еще история не видела такого массового изгнания писателей и ученых, как это сделала гитлеровская Германия. Лучшие ученые и литераторы Германии объявлены преступниками у себя на родине и вынуждены искать убежище в чужих странах". В еще более комическое положение он себя ставит, когда прямо противопоставляет Германию советской России. "В Советском Союзе; - говорит он, ничуть не смущаясь, - мы видим огромный рост культуры, стремление к знанию и искусству... В Германии мы наблюдаем обратный процесс. Ученые с мировым именем изгнаны и книги их сожжены, а на их место поставлены убогие безграмотные чинуши из фашистского аппарата". И это говорится в Париже, центре русской эмиграции, насчитывающей, вероятно, не меньше ученых с мировым именем, чем эмиграция германская. Но готтентотская мораль прекрасно совмещается, очевидно, с мировой славой. Германская эмиграция - жертва фашистского варварства; русская эмиграция - свидетельство "роста культуры и стремления советской власти к знанию и искусству". К такого рода изворотам человеческого ума нам не привыкать стать. Только расплачиваться за них придется тяжело!

3.

Советские писатели должны были засвидетельствовать перед лицом Европы, что только в советской России умеют по-настоящему ценить культуру. Германскому варварству противостоит советский гуманизм. Нет иной страны, где бы так высоко ценилась культура, нет другого государства, где бы литература находила такое сочувствие и поддержку власти. И все это происходит потому, что в России утвердился советский строй и она процветает под мудрым водительством Сталина. Надо сказать, что советская делегация очень недурно выполнила свою роль. Кто за страх, а кто и за совесть расписали так советский рай, что у европейцев слюнки потекли. Только Б. Пастернак и И. Бабель в своих выступлениях удержались в границах, не роняющих их писательского достоинства. В. Иванов настолько перестарался, что поставил себя в несколько неловкое положение, думается, даже перед теми, кто ко многому привык в советской России. Желая доказать иностранцам, что в прежней России, не в пример нынешней, писателям приходилось очень плохо, что царская власть подвергала их страшным преследованиям, он преподнес конгрессу целый мартиролог. Но в своем рвении изобразить все пострашнее, он перешел уже всякие границы. Пушкин, по его словам, погиб "от руки наемного убийцы на дуэли"; та же судьба постигла и Лермонтова: "подосланный из Петербурга офицер организовал дуэль" и "поэт пал от руки нанятого царем убийцы". Конечно, перед просвещенными европейцами все сойдет, но писателю с таким именем, как В. Иванов, надо бы немножко постесняться перед своими. Все же такие вещи не забываются. С украинского делегата И. Микитенко никто не спросит - после того разгрома, который произведен над украинскими писателями советской властью, выступить с выхвалением культурной роли советской власти на Украине может только человек, потерявший всякое представление о том, что такое культура. Н. Тихонов взял на себя роль выхвалителя "оптимизма" в советской литературе. Но и он не удержался, чтобы не пересолить. Как-то неловко слышать из его уст утверждение, что "революция бережет человека". Думаю, даже и для легковерных европейцев это уже слишком. Ф. Панферов восхвалял советский строй, освободивший крестьян "из-под власти деревенского идиотизма" и превративший "это ограниченное животное" в нового человека. На его долю выпала неблагодарная задача растолковать европейским писателям, что такое "социалистический реализм". Но особенно поражает доклад марксистского начетчика И. Луппола Проблема культурного наследства. Трудно себе представить, как в центре европейской культуры, в Париже, перед избранными из избранных мог быть прочитан и выслушан с сочувствием доклад столь примитивный по своему умственному багажу и столь прозрачный по своим целям. Он с трибуны обучал А. Жида, О. Хаксли, Г. Манна "азбуке марксизма" и при этом одобрительно похлопывал их по плечу. Мировой пролетариат "ценит и уважает" писателей-гуманистов, этот "отряд мировой культуры". Но он "не может не сказать следующее: вы любите человечество, но человечество не едино, классовая борьба раздирает его, и эту классовую борьбу не могут примирить никакие сладчайшие звуки современных сирен. В классовом обществе нельзя любить человека надклассово, "человека вообще". Мы вместе с вами за гуманизм; мы вместе с вами за человеколюбие, но за ту пролетарскую любовь к человеку труда, которой нас учили и учат Маркс, Ленин, Сталин". Итак, вот он "пролетарский гуманизм", уроки которого дает И. Луппол в Париже просвещенным гуманистам Запада. Но он еще осторожен, он еще не договаривает последнего слова. Оно было сказано уже не в Париже, а у себя - в советском отечестве.

4.

Досказал это слово Максим Горький в статье О культуре, предназначенной для конгресса, но опубликованной уже после конгресса в советской России (см. Литературная газета No 39). Он прежде всего читает отходную европейской буржуазной культуре. Какая же это культура, если буржуазия, ее носительница, "позволяет фашистам преследовать и выбрасывать за границы родины литераторов и работников науки, то есть, представителей ее же интеллектуальной силы, которой она еще недавно гордилась и хвасталась". Горькому-то уж следовало помолчать о тех, кто "выбрасывает за границы родины" литераторов и работников науки, ибо он-то уж прекрасно знает, кто положил начало этому массовому изгнанию. Издевается он над "иллюзией духовной независимости" демократической Европы и Америки. "Смешно мечтать, еще смешнее говорить об индивидуальной независимости в обществе, где люди - и в их числе журналисты - продаются и покупаются легко и "свободно", как бараны или огурцы". То ли дело в советской России, где "художник и ученый ограничены только волею трудового народа, волею, которая стремится освоить все подлинные культурные ценности человечества". Но главная задача Горького - убедить гуманистов Запада, что существует "культура" и культура. Одна "буржуазная" культура, которая породила фашизм, другая "пролетарская", которая несет спасение человечеству. Утвердить эту культуру можно не "сладкими словами о любви к людям", а только борьбой вместе с революционным пролетариатом. Он единственный является носителем подлинного гуманизма. "Гуманизм пролетариата требует неугасимой ненависти к мещанству, к власти капиталистов, его лакеев, предателей рабочего класса (т.е. к так называемым "социал-предателям"), ненависть ко всему, что заставляет страдать, ко всем, кто живет на страданиях сотен миллионов людей". Так гуманизм, импортируемый из Советской России в Европу, в устах Горького вскрыл свой истинный смысл. В Париже еще соблюдалась известная осторожность, чтобы не отпугнуть на первых порах дорожащего индивидуальной свободой европейского писателя. Когда Европа клюнула, стали посмелее и обернулись к Европе "своею азиатской рожей". Вместо гуманизма зазвучали призывы к ненависти и мести. Советская печать прямо призывает европейских писателей, расписавшихся в "любви и преданности" к Советской России, сделать последние выводы из их новой позиции. "Пусть же наши товарищи, наши друзья на Западе еще органичнее войдут в наши ряды, еще проникновеннее осознают мир идей гениальных учителей и вождей человечества - Ленина и Сталина, чтобы еще активнее бороться за победу социалистического гуманизма во всем мире". (Литературная газета No 38).

Еще откровеннее призыв к европейским писателям стать на путь революции - передовая Литературной газеты в No 36: "... спасти и сохранить для будущих поколений результаты многих веков труда и творчества можно только одним путем: примкнуть к боевым колоннам пролетарской революции, несущей человечеству освобождение от фашистской реакции и капиталистического свинства".

Так под прикрытием демократической свободы Франции, страны покуда что "капиталистического" свинства, насаждаются уроки советского гуманизма.

И, надо сказать, не безуспешно. Среди первых учеников оказался автор Жана-Кристофа Ромен Роллан. В своем письме Сталину, написанном после отъезда из советской России, он заявил без обиняков: "... единственно настоящий мировой прогресс неотделимо связан с судьбами СССР; ... СССР является пламенным очагом пролетарского интернационала, которым должно стать и которым будет все человечество,... обязательным долгом во всех странах является защита его против всех врагов, угрожающих его подъему". Андре Жид оказался тоже среди успевающих учеников. Уроки "ненависти" он усвоил довольно быстро. На открытии бульвара имени Горького в пригороде Парижа, Вильжюиф, при первых звуках Интернационала Андре Жид, по словам Михаила Кольцова, "вместе со всеми поднял свою писательскую руку, сжал кулаком, по-ротфронтовски".

5.

Но все же парижский конгресс, о котором с таким захватывающим восторгом пишет советская печать, прошел не вполне гладко. Не все на нем оказались "унтер-офицерскими женами", которые сами себя высекли. Речь итальянского писателя Сальвеллини, который заявил, что ему безразлично, большевистскими или фашистскими розгами его секут, напомнила присутствующим, что есть еще другое понятие свободы, чем импортируемое из советской России. Вскоре части делегатов пришлось и на личном опыте убедиться, что свобода слова представляет все же известную ценность. Группа сюрреалистов, в своем большинстве коммунистически настроенная, оказалась в оппозиции к "социалистическому реализму", который объявлен единственным подлинным направлением "гуманистического" искусства. Так учит Сталин, так повторяет за ним Илья Эренбург, а по его прописям и просвещенные европейцы, которых потянуло на капусту. Этого расхождения было достаточно, чтобы сюрреалисты были объявлены "вне закона". Андре Бретон, чешский писатель Незвал и др. получили первые наглядные уроки "социалистического гуманизма". Из печати пока еще недостаточно ясно, что собственно произошло на конгрессе. Советская печать, не называя имен, пишет в привычных для нее тонах: "Отребья троцкистской контрреволюции попытались использовать трибуну конгресса для обычной антисоветской клеветы, для предательских поклепов на Страну Советов". Один М. Кольцов несколько приоткрыл завесу: "Чешский поэт Незвал, увлекаясь заумными вывихами школки сюрреалистов, примкнул к богемской банде Бретона, которая сейчас играет заодно с троцкистами и другими врагами советской страны". В чешском журнале Пршитомность (No 29) появилась статья Я. Крейцара Что сделали писатели в Париже в защиту свободы, в которой прямо говорится, что "писателям, представляющим передовое течение западной литературы, как, например, А. Бретону, В. Незвалу, Б. Перрэ и другим, президиумом конгресса просто не было предоставлено слово, хотя они его очень домагались". Говорят, что в кулуарах конгресса произошло бурное столкновение между вождем сюрреалистов А. Бретоном и И. Эренбургом, говорят, что "оппозиция" весьма основательно излечилась от своего недавнего увлечения советскими теориями пролетарской свободы. Вероятно, они ясно почувствовали преимущества демокра­тического строя Франции. В советской России им пришлось бы, наверно, познакомиться с концлагерем или далекой ссылкой, в которой перебывало и еще пребывает столько русских писателей и ученых.

Время покажет, каким путем пойдут в дальнейшем писатели, объединившиеся после конгресса в "международное бюро" писателей по защите культуры. Если они, действительно, захотят, как сказано в резолюции конгресса, бороться "против всякой опасности, угрожающей цивилизации", то рано или поздно произойдет отрезвление и отход от советской России. Если же "похищение Европы". удалось советским стратегам окончательно, то большинство европейских человеколюбцев испытают на себе прелести пролетарского гуманизма. Мы им этого не желаем.

Карловы Вaры, 15 августа 1935 г.

|

Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив | Балтийский Архив | К заглавной