А.Л. Бем - Газетный язык
[prev.
in:] Молва, 17 сентября 1933, No 213.
В дни
тургеневских поминок невольно
думаешь о судьбе русского
литературного языка. Думаешь с
чувством тревоги, ибо никогда со
времени болезни роста нашего
языка, с XVIII в., язык не находился в
таком хаотическом состоянии, как
в наши дни. То, что происходит с
языком у нас на Родине, чудовищно,
но все же остается надежда, что
его корни, народный язык, остается
здоровым, а, следовательно, и
способным к новому
оплодотворению языка
литературного. Тут больше места
для возмущения, чем для чувства
безнадежности. Куда больше
тревоги вызывает положение
русского языка за пределами
России. Боюсь, что время призывов
к борьбе за язык кончилось,
наступило время подведения
итогов, вынесения приговора.
Русское зарубежье оказалось в
самом важном, в отстаивании
своего языка, то есть, в конце
концов, в сохранении себя как
части русской нации, необычайно
безвольным, податливым к чужим
влияниям и безответственным
перед своим будущим. Невольно
вспоминаются горькие слова
упрека Достоевского "русской
маменьке", лишающей своего
ребенка родного языка: "Маменьке
все равно на каком бы языке сынок
не мыслил, а коль на парижском, так
тем даже и лучше: и изящнее, и
умнее, и больше вкуса". Но что
требовать от "маменек", когда
и в тех кругах, которые должны бы,
прежде всего, воспитывать волю к
отстаиванию своей национальности,
наблюдается преступное
небрежение к основному достоянию
нации, к родному языку.
Возьмите в
руки парижскую русскую газету,
все равно какую, "правую" или
"левую", попробуйте читать ее
не так, как обычно читается газета,
а немножко приостанавливаясь на
ее языке, и вы ужаснетесь.
Газетный
язык всегда был плох, особенно в
мелких заметках, ежедневной
хронике и переводах с
иностранного. Но никогда до
такого низкого уровня, как в
настоящее время, газета, особенно
столичная, не опускалась.
Вот
небольшой, совершенно случайный
подбор образцов нынешнего
газетного языка, извлеченный из
двух русских парижских газет - Возрождения
и Последних новостей (Я
сознательно отказываюсь от
точных указаний, откуда взяты
отдельные примеры. Дело ведь
вовсе не в том. Мне важно только
отметить общее явление, одинаково
характерное для всех русских
газет.).
Начну с
заголовков. Только два примера,
особенно любопытных для
иллюстрации той потери "чувства
языка", которая сейчас особенно
распространена. Заметка об
извержении Везувия озаглавлена
броскими буквами: "Везувий
волнуется". Конечно, каждый
поймет, в чем дело, но
остановитесь на минутку,
обратитесь к своему языковому
чутью и вы убедитесь, что это
насилие над языком, что так прежде
никогда не говорили и не писали.
Во всяком случае, не писали люди
культурные. "Море волнуется",
"человек волнуется", но чтобы
"Везувий волновался" - этому я
не поверю.
Другой
пример заголовка: "Смена
президентов" - стоит надпись
над картинкой, на которой
изображен приезд президентов
Лаваля и Думера в Елисейский
дворец после выборов нового
президента. Кажется, совершенно
безобидно. Президенты, бывший и
настоящий, один сменил другого -
вот и смена "президентов"
готова. Но говорят "смена
караула", "смена белья", но
смены президентов еще не бывало.
Теперь
пример из передовицы. Как общее
правило, передовые пишутся
невероятно казенным,
канцелярским или псевдоученным
языком. Часто сразу и не поймешь,
что автор хочет сказать. В
передовой о колонизационной
политике европейцев, была такая
фраза:
"Обращение
туземцев в поголовное рабство или
перевозка гигантских масс рабов в
области белого колонизационного
строительства -таков был первый
метод "сотрудничества" белых
с внеевропейскими расами".
Но Бог с ним,
со стилем. Но вот, в той же статье
написано следующее: "Нет ничего
удивительного в том, что эти
буквально "сделанные" белыми
массы туземного населения все
более определенно заявляют свое
право на существование во всех
смыслах".
Во времена
Магницкого цензура не пропустила
бы этого места в интересах охраны
нравственности, в наше время это
скорее материал для фрейдиста,
который не побоялся бы сделать
далеко идущие выводы о
сексуальных корнях подобного
рода "ошибок". Чтобы
облегчить работу такого рода
любителям доискиваться бессознательных
корней в творчестве, автор точно
нарочно еще прибавил: "буквально"
сделанные белыми. Сказать же он
хотел только, что туземцы всем
обязаны белым, занесшим элементы
культуры и цивилизацию в
отдельные колонии.
В том же
стиле пишутся статьи на
политические темы. Вот выдержка
из статьи "Осуществленные
мечты", едва ли не того же
автора, что и упомянутая
передовая. Дело идет о борьбе за
избирательные права женщин. Автор
статьи, подводя итоги борьбы за
женское равноправие, пишет: "Но
едва ли можно сомневаться в том,
что оно, как и большинство тех
формальных реформ и "достижений",
за которые идет положительная
борьба, является в несравненно
меньшей степени причиной, чем
следствием этой эволюции,
следующей своим скрытым законам,
из которых неизбежно получается
все происходящее и шумящее на
политической арене".
Думаю, что
такого рода социологические
экскурсы не очень то помогают
читателю уяснить себе "все
происходящее и шумящее на
политической арене".
Стоит ли
приводить примеры из газетной
хроники? Здесь на каждом шагу
можно встретить примеры самых
грубейших ошибок. "Экспонаты -
все авторы молодые", - написано
в заметке об одной из парижских
выставок, заметке, подписанной
известными инициалами
художественного критика и
обозревателя. "Залы второго
класса забиты стоящей стеной
людей", - сообщает один из
газетных репортеров. При
покушении на сенатора в Тиране
было "ранено два его слуги". В
заметке о предстоящих
выступлениях в Париже Михаила
Чехова было сказано: Для
французов Михаил Чехов, кажется,
совершенная новизна..." По
мнению автора этой заметки: "В
театральной жизни Парижа это
очень большое событие. Лучшее из
того, что в России было лучшее".
Этот же
автор, в отчете о постановке пьесы
"Смерть Дантона" говорит: "Мы
слышим словесные диссонансы
мнений, мы не слышим внутренней
музыки душ". И дальше: "Мы
видим Робеспьера в интимной
обстановке дома Дюплей, и ни на
унц интимности, кроме того, что
люди обедают..."
Таким
языком пишется художественная
критика, таким же точно языком
автор берет на себя смелость
отзываться и оценивать
произведения словесного
искусства, часто принадлежащие
мастерам русского
художественного слова (Бунина,
например).
Наконец, и в
"маленьком фельетоне", весь
смысл которого в остроте языка и
тонкости стиля, можно встретить
"...прописи, в которых
восхваляется какой либо божок,
успевший помрачиться -Троцкий или
Розанов"...
Мне не
хотелось приводить примеров из
статей, подписанных именами
авторов, несущих сугубую
ответственность за насилие над
русским языком, так как они
принадлежат к писательской семье,
которой не могут не быть дороги
традиции Тургенева. И если
приходится наталкиваться в таких
статьях на предложения, вроде
"...с большой головой, уткнутой в
подбородок", или "...и в
Америке люди живут, и это очень
немало, что так можно сказать...",
то приходится только признать,
что чувство безответственности у
нас зашло очень далеко.
Но не о
писателях-художниках я здесь
говорю. О них нужно говорить
каждый раз отдельно, по
конкретному случаю. Меня.
интересует тот средний уровень
газетного языка, который мы
встречаем ежедневно, 'во всех
отделах газеты, начиная с
заголовка и кончая объявлениями.
Ведь это наша повседневная пища,
которая отравляет организм,
которая незаметно, изо дня в день
подтачивает "чутье" языка,
без которого нельзя правильно
говорить, нельзя грамотно писать.
Оторванные от живого народного
языка, часто вне русской среды,
без книг и русской речи, мы
питаемся отравленной пищей,
которую нам преподносит каждый
газетный лист. Иначе как
преступлением назвать этого
нельзя. И преступление, за которое
несут ответственность те, кто у
газетного дела стоит, кто должен
понимать, что не в статьях о "борьбе
с денационализацией" дело, не в
призывах к празднованию "Дня
русской культуры", а в
ежедневной культурной опрятности.
Но меня
спросят, почему я все это пишу в
"письмах о литературе". Я об
этом не думал, когда начал писать.
Думал о Тургеневе, а написал о
газетном языке. Теперь, задним
числом, эту внутреннюю связь было
бы долго объяснять. Да я думаю, что
она и сама собой ясна тем, кому
судьбы русской литературы
небезразличны.
Прага,
9 октября 1933 г.
 |
Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив
| Балтийский Архив | К заглавной
|
