А.Л. Бем - О безответственности в поэзии

[prev. in:] Руль, 4 мая 1931, No 3196.

Сейчас очень распространено мнение, что писать стихи стало легко, что овладеть стихотворной техникой ничего не стоит. Это мнение находит себе сторонников даже среди лиц, о поэзии современной пишущих. Так С. Литовцев свой отзыв о Розах Георгия Иванова прямо начинает таким афоризмом: "Трудно теперь быть поэтом, потому что очень легко". Свой афоризм он поясняет следующими словами: "Трудно писать теперь о стихах, потому, что неуловим след поэзии. Никогда, кажется, люди не владели в таком совершенстве искусством подделывать искусство". Вопреки распространенности этого мнения, приходится, однако, утверждать обратное. Никогда не было труднее стать поэтом, чем сейчас, ибо никогда стихотворная техника не стояла так высоко, как в настоящее время. И поэтому чрезвычайно быстро обнаруживается в поэте общий уровень культурности; поэтому так трудно ввести сейчас кого-нибудь в заблуждение своими стихами. Подделаться под искусство всегда было трудно, не легче это стало и сейчас. Ведь подделаться - это значит овладеть техникой настоящего большого поэта и овладеть так, чтобы ввести знающего в заблуждение. Но для этого-то и требуется такая высокая культура стиха, которая дается только большим трудом и хорошей поэтической школой. Художники прекрасно знают, что значит хорошая копия с полотна большого мастера. А ученические копии, стоит ли о них говорить? Они никогда никого в заблуждение не вводят.

Вся беда большинства начинающих поэтов и заключается в том, что они не понимают, что выступать со стихами имеет право только тот, кто овладел культурой современного русского стиха, кто дает себе отчет в том огромном сдвиге, который произошел в русском классическом стихе со времени русского символизма. И здесь дело вовсе не в так наз. "непонятности" или "ломке" стиха, а во всей совокупности поэтической техники, необычайно утонченной и усложненной. Возьмите, например, стихи В. Ходасевича, с их кажущейся классичностью, и вы в них увидите при внимательном отношении всю изощренность современного стиха. И именно потому, что В. Ходасевич настоящий мастер, который понимает, что то же мастерство, при всем внутреннем различии, имеется и в поэзии хотя бы столь мало у нас признаваемого Б. Пастернака.

Нельзя стать поэтом, если не чувствуешь ответственности перед поэзией, если не желаешь понять, что, как всякое дело, дело поэзии связано с известным материалом, которым необходимо владеть в совершенстве. Материал этот - слово. Однако, этого чувства ответственности перед поэзией чаще всего недостает большинству начинающих писателей.

Именно эта черта объединила в моем сознании четыре стихотворных сборника, одновременно присланных мне для отзыва. Поэтому-то и решил я, вместо рецензии, остановиться несколько на теме о безответственности в поэзии, иллюстрируя свои мысли примерами из упомянутых сборников [М. Шуров, Росстани. Стихотворения. Нью-Йорк, изд. автора, 1931; Е. М. Журавская, Звенья. Стихи. Белград, изд. Н.3. Рыбинского, 1931 (с портретом); Ирина Кнорринг, Стихи о себе. Париж, склад изд. Москва, 1931; Сборник Союза молодых поэтов и писателей в Париже. V. Париж, склад изд. Я. Поволоцкий, 1931].

При всяком творчестве легче всего подпадаешь соблазну безответственности, здесь так легко собственное чувство творческого волнения принять за объективный результат творческой работы. Особенно ярко это чувствуется у начинающих писателей. Временами это граничит с детской наивностью. Пишущий до того ярко переживает свои чувства, которые только пытается воплотить в слове и сделать объективно значущими, что принимает свое возбуждение за поэтическое творчество. Очень часто нет никакой возможности разрушить это заблуждение. Эта детская ступень поэтического творчества чаще всего сопровождается непременным желанием видеть свои стихи, если это только можно назвать стихами, напечатанными. Тут никакие убеждения не помогают. Автор остается в уверенности, что его не поняли, что люди не способны разделить чувства, его волнующие. Не надо ни рифмы, ни размера, ни просто элементарной языковой грамотности. Автору кажется, что в его стихах все поет и все говорит. На этой ступени, очевидно, находится М. Шуров, автор сборника стихов Росстани.

Вот какими стихами начинается его сборник:

На шумном бале не каждый,
О нет, немногие узнают вас,
Надеждой суеверной, темной жаждой
Ропщу - на грустный лепет ваших глаз...

Автор явно не чувствует никакой ответственности перед русским языком, на котором он пишет. Он не только "ропщет на лепет глаз", но готов рядом с любимой забыть все "расстраты и потери", очевидно, не различая "расстраты" от "утраты". Он не понимает, что можно сидеть "в ногах", но "стихи читать", хотя бы и "горбясь", "в ногах" любимой никак нельзя. Никакая любовь этого не оправдывает. "Я искал твоей любви, чтоб, усталый, лишь на миг приткнуться', жалуется, поэт и, наверно, очень много при этом переживает, но в читателе это "приткнуться" вызывает только улыбку. И это тем более досадно, что во второй части книги поэт подходит к трагической теме смерти. И даже сквозь всю поэтическую беспомощность автора невольно чувствуешь веяние ее крыла. Так читаешь малограмотное письмо с тяжелым известием о смерти и улавливаешь за корявыми буквами и словами простое человеческое страдание. По-человечески жаль автора, но с поэзией это ничего общего не имеет. Вероятно, выросший в американских условиях, автор хорошо знает, что за всякое дело надо браться со знанием и умением. Почему же такое неуважение к поэзии?

Сложнее дело обстоит с Е. Журавской, издавшей в Белграде сборник своих стихов Звенья. С языком здесь обстоит сравнительно благополучно. Правда, можно кое к чему, при желании придраться. Так "дух не уйдет е заботы хлеба является все же насилием над языком, следует сказать "заботы о хлебе". Глагол "крыть" в значении "скрывать" ("..да дне своем он кроет небо") звучит двусмысленно. Ср. "буря мглою небо кроет..." Но, повторяю, все же чувство языка у Е. Журавской не утрачено, а уже одно это в наше время для начинающего поэта кое-что значит. Но вот до понимания ответственности за сочетания слов, за взаимную связанность и обусловленность словесного материала поэтесса явно не доросла. Подвернувшийся ей поэтический образ довлеет себе, он захватывает сознание автора только на протяжении одной строки, а затем следующей строкой сейчас же и разрушается. Первое стихотворение поэтического сборника всегда имеет очень существенное значение, конечно, при условии, что он рассчитан на известную цельность, внутреннюю оформленность. И поэтому к такому стиху-эпиграфу невольно предъявляешь особые требования. И всегда испытываешь чувство досады, когда вводное стихотворение точно нарочно стоит ниже уровня сборника. С Е. Журавской произошло именно так. Сборник открывается одним из наименее удавшихся ей произведений. И эта неудача обусловлена, прежде всего, отсутствием понимания внутренней связанности образов, их взаимозависимости. Вот для примера первая строфа:

И льдам, и зною вопреки,
В тенетах, жизнью заплетенных,
Струятся где-то родники,
В глубинах сердца потаенных...

Допустим, что жизнь может "заплести тенета" (хотя тенета плетут, но не заплетают), согласимся, что "вопреки льдам и зною" струятся где-то (впрочем, не где-то, а "в глубинах сердца") родники, но почему они "струятся в тенетах"? Это уже совершенно ни с чем не сообразно. Два образа столкнулись и взаимно разрушили друг друга. Вообще, Е. Журавская в своей образности очень бледна, на ее стихах лежит налет поэтической старосветскости, и происходит это все от того, что не живет она в уровень с современной поэзией, что отстала она от поэтической культуры сегодняшнего дня.

Значительно выше стоят стихи И. Кнорринг. В ее сборнике Стихи о себе подкупает, прежде всего, известная цельность, если не считать неудавшуюся Балладу о двадцатом годе, своей тематикой не укладывающуюся в дарование автора. Но и на сборнике Ирины Кнорринг лежит все та же печать поэтической безответственности. Хотя она сама в стихе Творчество ставит себе задачу:

Без лишних строк, без слов плохих
Не точных или слишком резких
Слагать упрямые стихи,
Их отшлифовывать до блеска...,

но сама на практике грешит чаще всего небрежным отношением к слову. Нельзя пользоваться такими "плохими" эпитетами, как "туман, внимательный и серый", "ждать... звенящего трамвая", "рукой фатальной тушить фонари", "я лежу под маленькой иконкой", нельзя заполнять строки для размера словесным хламом, как это имеет, например, место в следующей строфе:

Оплету себя вдумчивой грустью,
Буду долго и страшно больна,
Полюблю эту горечь предчувствий
И тревожные ночи без сна...

Надо более строго относится к языку, избегать таких безвкусиц, как "дома долго пили валерьянку.", "идти дорогой незнакомой по зарослям, пустыням, городам...", "треск лягушек и цикад", "незаметно притулиться на самом краешке земли..." и т.д. У И. Кнорринг есть своя тема и она умеет ее временами поэтически заострить, сделать ее четкой и убедительной. Эта тема - безрадостность эмигрантских будней, сопоставлена с большими духовными запросами. Но она портит эту тему тем, что слишком явно впадает в ахматовщину, совершенно внешне усвоив некоторые формы ее стиха. И тут снова сказывается недостаточное чувство ответственности перед избранным путем, что приводит неизбежно к такого рода нелепостям: 

Мы расстанемся тихо и просто,
Слишком просто, чтоб было темно.
И большие, мохнатые звезды 
Будут медленно падать в окно.

От молодых поэтов, объединившихся в Париже в особый союз, можно требовать особенно строгого отношения к поэтическому слову. Ведь весь-то смысл такого объединения и состоит во взаимной проверке, в тщательном отборе написанного для печати. Но последний, пятый, сборник Союза заставляет именно в этом отношении многого желать. Здесь встречаются простые непра­вильности языка, как, например, у Н. Васильчиковой: "не бойся рук на тонкой талии и губ к открытому плену, у В. Дряхлова: "подсвечник на пустеющем балконе", у А. Присмановой: "почтальон... входил в намыленные кухни". Не всегда благополучно обстоит дело и с размером стиха. Так у Н. Васильчиковой срывается с размера вся последняя строфа стихотворения "Переплетаются пути-дороги..." у А. Присмановой имеются такие стихи:

в альбоме нашем держат новоселы,
рядом с военными слегка навеселе...

Производит неприятное впечатление изобилие таких сочетаний: "несуществующие   покрывала",   "едва   запечатленные   глаза", "неизреченные чувства", "непостижимая пустота", "тающие пределы", -все эти пережитки символизма пора уже давно отбросить. Не всегда удачна попытка словотворчества, например, у В. Мамченко: "одинокой птицей... хочется   в мертвых лучах крылиться..", совершенно проваливается в прозу А. Гингер такими местами: 

Оголтелой страшной матроснeю,
Новый Свет, был открываем ты.

Я не пишу рецензии, поэтому по моей статье нельзя себе составить полного представления о стихотворных сборниках, давших мне только материал для моей статьи. Мне хотелось остановить внимание на недочетах, вызванных не столько отсутствием поэтического дарования, сколько небрежностью, недостатком чувства ответственности перед поэзией, служить которой авторы, очевидно, искренне хотят. Только строгостью к себе, вдумчивым отношением к каждому слову, к каждой строке и к каждому стиху, как целому, можно стать настоящим поэтом. 

Прага, б.д.

|

Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив | Балтийский Архив | К заглавной