А.Л. Бем - О "Земле
Колумба"
[prev.
in:] Меч, 11.04.37, No 14
К русско-американской
печати, мы, европейцы, относились
до сих пор с некоторым недоверием.
Две книжки сборника "Земля
Колумба", только что вышедшие,
заставляют не только отказаться от
этого недоверия, но и пробуждают
надежду, что в Америке создается
свой самостоятельный центр русско
зарубежной литературы.
Правда,
программная статья Б.
Миклашевского в книге первой
обещает больше, чем вышедшие
книжки сборника дают. Она радует
своим жизнеутверждением, т.е. как
раз тем мировосприятием, которого
так недостает зарубежной
литературе. "... От упадочности, -
говорит программная статья, - "Земля
Колумба" стремится к
Возрождению, и против идеи смерти
выставляет идею жизни, как одну
всепобеждающую радость". Мы не
удивились бы, если бы,
действительно, из Америки к нам
пришла эта струя живительного
оптимизма, но пока это только
обещание.
Руководителям
сборников "Земля Колумба"
кажется, что призыв Николая Рериха:
"Будем радоваться!" отвечает
программному требованию оптимизма,
и в силу этого они, очевидно,
усиленно культивируют "рериховскую"
философии жизни. Не знаю, чем
объясняется успех Н. Рериха в
Америке, только нам в его призывах
слышится больше усталости и
разочарования, чем веры и бодрости.
Досадно также, что руководители
сборников не замечают, как
некоторые европейские сотрудники
толкают их на привычные пути
русской эмигрантской печати.
Публицистика А. Рославлева в это
отношении особенно показательна.
Примитивную "философию истории",
по которой виновником всех наших
российских бед является русский
интеллигент, пора бы уже сдать в
архив. А Рославлев в статье "Сказка
о России" все еще пробавляется
ею и в припадке самопокаяния и
самобичевания всячески поносит
"статистиков" и столичных "корреспондентов".
Перо его пишет не чернилами, а
желчью, когда он говорит о нашем
прошлом. Вот образец: "Это ведь
он, этот прославленный "статистик",
корреспондент "Голоса" и "Отечественных
записок", сотрудник "Русских
ведомостей" и "Речи",
оппонент любой власти, согнал в
столицу табуны "стриженных" и
"лохматых", подвергая их
физическим лишениям и дрессировке
на "злобность". Право, этот
товар, действительно, "просоченный"
ядом злобы и ненависти, не стоило
импортировать из Европы в "Землю
Колумба". Рядом с призывами к
любви и радости Н. Рериха,
философия истории А. Рославлева
представляется совсем неуместной.
Плохую услугу
оказала Европа и Петру Балакшину. В
первой книжке он поместил рассказ
"Весна над Фильмором". В этом
рассказе так ярок местный
американский колорит, так
художественно убедительны детали,
так умело связаны в одно целое
отдельные эпизоды, что испытываешь
при чтении его подлинное
эстетическое наслаждение.
Особенно подкупает в рассказе
стилистическое искусство, с каким
автор достигает единства
художественного впечатления. "И
я даже не шел, - пишет он от лица
героя, - а подобно влюбленному на
картине Марка Шагала, спешившему
на свидание, я плыл, странно
заворачивая шею, в колыхающемся
воздухе параллельно теплой,
насыщенной весною земле". В
рассказе Балакшина не только герой
"плывет", точно завороженный,
"параллельно теплой, насыщенной
весною земле", но и все
встречающиеся на его пути люди
становятся какими-то
фантастическими зачарованными
фигурами, оказавшимися во власти
весны. И в то же время каждый
отдельный эпизод рассказа прочно
запоминается, благодаря искусно
подобранным художественным
деталям. Есть, впрочем, в рассказе
один большой недостаток: в нем
много языковых промахов (напр. "полюбоваться
на них..."; "тления неоновых
реклам...", "ночные блуждатели...",
сравнительная степень "жаловливее"
и т.п.).
Рассказ "Весна
над Фильмором" дает П. Балакшину
право занять достойное место среди
русских зарубежных прозаиков. Но
этот успех возлагает на него и
большую ответственность. И в этом
смысле второй рассказ П. Балакшина
"Письмо из Рокпорта" глубоко
разочаровывает. Зачем автору,
обнаружившему такую зрелость и
самостоятельность , понадобилось
сделать себе "одряхляющую
прививку" Фельзена, нельзя
понять. В итоге получилась почти
пародия на "Письма о Лермонтове";
пародия, в которой все недостатки
своеобразного фельзеновского
письма особенно выпираюст.
Недочеты в языке здесь еще
разительнее (напр. "под самим
вечером"). Хочется думать, что
это в творчестве П. Балакшина
случайный срыв, объясняемый
переоценкой парижской
литературной моды. Выбор П.
Балакшиным для сборников образцов
художественной прозы американских
писателей, напечатанных в "Земле
Колумба", убеждает нас лишний
раз в его хорошем вкусе и
критическом чутье. Рассказ А.Р.
Ветьена "Для моей дамы"
положительно хорош, на хорошем
уровне стоит и рассказ Л. Хьюза "У
себя дома". Ознакомление русских
читателей с американской
литературой в хороших переводах
могло бы быть большой заслугой "Земли
Колумба".
Вообще, почти
все "непривозное" в сборниках
интересно. Рассказ Т. Баженовой "Засахаренные
фрукты", повесть И. Петрова "Кровавый
след", очерк З. Полонской о
встречах со знаменитым певцом-негром
П. Робсоном ("Африканские
фантазии") заслуживают того,
чтобы быть отмеченными. Стихи, как
правило, в сборнике слабее прозы; в
этом, может быть, тоже своеобразие
"Земли Колумба".
"Мы накануне
широкого литературного роста
русской Америки и Азии", - пишет Б.
Миклашевский в программной статье.
Этомы можно только порадоваться.
"Земля Колумба" дает право
надеяться, что отныне русская
Америка водет равноправным членом
в семью русской зарубежной
литературы. Но, если позволено при
этом выразить мое пожелание
руководителям нового журнала, то
оно сводится к совету: поменьше
орлядываться в сторону Европы и
идта своим самостоятельным путем.
Ступчицы под Табором, 30
апреля 1937 г.
 |
Русская
эмиграция в Польше и Чехословакии
(1917-1945) | Фотоархив
| Балтийский
Архив | К
заглавной
|
