А.Л. Бем: Вскипевшая жизнь эмигранта - О стихах Льва
Гомолицкого
[prev. in:] Меч 14 июня 1936, No 24.
Это вскипевшая жизнь эмигранта
Пела из трюмов с тобой
в
унисон
(Вяч. Лебедев: Полуденное сияние)
Есть поэты, неудачи которых дают больше, чем блистательные удачи
других. У Льва Гомолицкого пока все, что он напечатал,
воспринимается именно, как такая волнующая и чарующая неудача. Мне
даже трудно это объяснить. Вот поэт, который явно заключает в себе
больше, чем ему пока дано выразить словом. Я отчетливо помню, как
меня в одном из ранних, может быть, даже рукописных, его ссборников
поразило, до какой степени осязательно он в себе ощущает душу и
тело, как он убедительно смотрит на свое "тело" со стороны, точно
ему ничего не стоит разделиться на ся, схоронить свое бренное начало
и все же остаться "в живих". Особенно поражало, что тут не было
вовсе ничего аскетического, преодоления плоти, а просто реальное
ощущение "двойности" человека, убеждение во временности сочетания
двух начал, за каждым из которых была своя правда. В творчестве
Гомолицкого и сейчас еще наличествует эта главная тема, проблема
духовного и земного, пправда того и другого, невозможность сделать
окончательный выбор. И если искать эволюцию в его поэтическом
развитии, то скорее можно говорить об усилении земной струи, о
высвобождении себя из-под слишком опутавших его тенет духовности.
Стихи Гомолицкого, пусть даже часто формально слабые (я говорю о его
раннем творчестве), меня всегда волновали и заставляли вместе с ним
вести спор с самим собой. Все время было чувство, что находишься на
краю какого-то подлинного поэтического откровения, которого все же
не получилось. Да, это были неудачи, но неудачи, обещавшие многое.
С некоторого времени Гомолицкий вступил в новую полосу. Внешне ее
можно связать с появлением его поэмы Варшава. Он заговорил в ней
полным поэтическим голосом. Думаю, Варшава - событие не только в
поэтическом росте Гомолицкого, но, до известной меры, и во всей
эмигрантской поэзии. Поэма Гомолицкого, напечатанная в 1934 г.,
осталась мало известной, критика обошла ее почти полным молчанием.
Это объясняется тем, что поэтический путь Гомолицкого шел слишком в
разреззе с тем, что считается "хорошим тоном" в эмигрантской
поэзии.
Не случайно родилась поэма Гомолицкого в Польше. Сложная и трудная
тема - осознание судеб эмиграции привела его к мотивам польского
мессианства. То, как он разрешил задачу сочетания двух литературных
традиций, русской и польской, говорит о смелости его поэтического
опыта. Идея связать Мицкевича и Пушкина при помощи посредствующего
звена - Блока, уже вступившего своим Возмездием на польскую почву,
представляет собой в истории русской литературы страницу, к которой,
вероятно, еще придется вернуться. Но Варшава замечательна и как
первая "эмигрантская" поэма, первая поэма, в которой тема эмиграции
поэтически осознана и поставлена. Пусть ей в упрек можно поставить
слишком большую "литературность", пронизанность мотивами
литературных реминесценций, но это не уменьшает ее ценности как
нового слова. Впервые поэт-эмигрант нашел в себе смелость взять
сюжетом лирической поэмы "судьбу эмигрантства". Смелость, ибо
поистине надо было проявить большое мужество, чтобы выступить с
"эмигрантской" поэмой в литературной среде, где всякий намек на
поэтическое осознание своего "эмигрантства" встречается иронией и
легким оттенком презрения. Л. Гомолицкий заговорил об этом полным
голосом и при этом вне всякой политики, исключительно в разрезе
судьбы личности, над событиями поднявшейся. Если его смелость найдет
достаточно силы идти по этому пути против течения, то Варшава может
оказаться действительно этапом в развитии эмигрантской поэзии. Будет
ли это так? Я сам в этом еще не уверен. Слишком ярко передо мною
стоит судьба другого поэта, тоже отважившегося, но... доведенного
глухой стеной непонимания до молчания. Я имею в виду Вячеслава
Лебедева. Не случайно взял я эпиграфом к своему письму строчку из
его стихотворения. Именно ему принадлежит первая попытка осмыслить
поэтически судьбу эмиграции, именно им была впервые поднята на
лирическую высоту тема нашего изгнанничества и нашего
избраанничества. Кто помнит его замечательный цикл Новый Колумб,
напечатанный в 1931 г. в Воле России, не может не задуматься над
тем, как иногда трагически слагается судьба поэта, наталкивающегося
на отсутствие понимания. Тема, поднятая и, что особенно важно,
нашедшая для своего выражения своеобразнуп поэтическую форму, была
оборвана. Вяч. Лебедев, хочется думать, временно умолк. Начался так
называемый "парижский" период эмигрантской поэзии. Он нашел свое
отражение в Якоре. К сожалению, что было до него, мало кто помнит и
мало кто знает. А было бы любопытно собрать в одну книгу образцы
первого, "героического", периода русской эмигрантской поэзии. В этой
антологии Алексей Эйснер был бы, наверно, представлен другим
стихотворением, чем Надвигается осень.
Но о прошлом эмигрантской поэзии поговорим, может быть, в другой
раз. Пока же вернемся к Л. Гомолицкому.
Недавно вышли в издании Нови сразу две его книжечки. Они как бы
развивают наметившиеся уже ранее линии творчества Гомолицкого.
Первая содержит два цикла: Цветник и Дом. Здесь уже произошло то
"разделение на ся", о котором я говорил выше. Напряженная духовность
как бы лежжит окаменевшей перед нами, как бы скопившей всю свою силу
в предгрозовом ожидании. Вы чувствуете, как необходима для
Гомолицкого в этих стихах архаизация формы, как он уверенно идет в
поисках за нужным ему "тяжелым" словом назад, к XVIII веку. Это не
случайность, здесь он соприкасается с Мариной Цветаевой, здесь он
идет по одному пути с Н. Гронским. Как разнится по стилю второй цикл
Дом! Душа не выдерживает напряжения избранничества, она ощутила
великое томление,
"необоримую тоску - тоску усталых
по благостному дню
отдохновения"
И вот "простое тело", затосковало по обыкновенному земному дому, по
отдыху и покою.
Адам, скиталец бесприютный - тело,
о, как же чает это прозябанье
простого деревянного уюта,
который ветер ледяной обходит, -
написанного с маленького "д",
пусть шаткого, пусть временного
дома.
Всего пять стихотворений в этом цикле, но каждое из них дает очень
много. Они прямо подводят нас к Эмигрантской поэме, вышедшей также
отдельной книжечкой. Она менее цельна, в ней немало срывов. Но зато
с какой смелостью Гомолицкий подходит к основной теме нашего
существования, нашего "великого неблагополучия". Здесь он ставит не
только большую тему, но ищет и новых форм для ее поэтического
выражения. Думаю, ему придется в будущем отказаться от чрезмерной
стилизации, которая излишне затрудняет поэтический ход его стиха. Но
в искании новой формы для "эмигрантской" поэмы Гомолицкий совершенно
прав. И временами он как бы вплотную подходит к решению трудной
задачи. Возврат назад, к XVIII веку может быть только тогда
плодотворен, если он не вырождается в стилизацию, а входит в
языковую стихию сегодняшнего дня, не воскрешает старое, а создает
новое. И Л. Гомолицкий близок как будто бы к тому, чтобы найти для
своей духовной напряженноссти соответствующую форму. Об этом
говорит, например, вступительная часть и окончание его поэмы.
Заключительными строчками ее мне хочется кончить свое письмо:
"Чужие земли, как зола,
как камень огненный, бесплодны.
Широковейны и свободны
ветров летучия крыла."
Прага, 16 мая 1936 г.
А.Л. Бем:
Письма о литературе (1931-1939) |
